Я по-прежнему не находил ответа.
Во время блужданий по городу в одном из таких дворов, на стене старого, плохо оштукатуренного дома возле коричневой двери, я обнаружил табличку: «Инженер по нежилым помещениям». Ниже были обозначены часы приема.
Но когда бы я ни пришел, дверь оказывалась заперта.
На лавочке собирались старушки, возле палисадника перетягивал продавленную тахту мастер в синем сатиновом халате, от подъезда к подъезду перебегали кошки… Видя их зеленые глаза и то, как они пересекают двор, я замирал от неясного холодка в груди. Неслись по улицам лихие опричники, и кошки в страхе забивались в подворотни… И точно так же шастали по дворам, свадебно мяукали, приносили потомство… Их предки видели наших. Эта ниточка уходила очень далеко, конец ее повисал в пространстве, не достигая дна…
Там, в глубине, наверное, и следовало искать ответ на мучившие меня вопросы. Ответ и происхождение самой искорки.
Я ждал инженера по нежилым помещениям. Я надеялся, он не откажет мне. Ведь наверняка среди огромного количества нежилых помещений, которыми он располагал, была хоть одна пригодная для жилья комнатушка.
Дело в том, что мои отношения с соседями испортились. Испортились отчаянно. Я уже говорил, что очень ждал письма от друга. Я ведь даже не имел сведений, добрался ли он до места. Я сделался нетерпелив. То и дело бегал вниз, на первый этаж, к почтовым секциям. А то и на почту приходилось. Надо сказать, корреспонденцию доставляли из рук вон плохо. Работы у них, правда, было невпроворот. Иногда, если совсем зашивались, я даже помогал разносить. Я вручал Барсукову его газеты, Евдокии — журнал «Здоровье», по существу, превратился в квартирного почтальона. Но как-то газеты из ящика пропали. Думаю, причина ссоры была не в этом, а в том, что Барсуков — с моим уходом на крышу — лишился возможности пользоваться звоном моего будильника. Своего будильника у них не было, не завели, и приспособились сообразовываться со звоном моего.
В этой ссоре Евдокия поддержала Барсукова, встала на его сторону. Она наконец сделала зубные протезы — неудачные, их часто заклинивало, Евдокия злилась пуще прежнего.
Вечера я проводил в полном одиночестве и тоске, но однажды счастливая мысль посетила меня. Я принялся за письмо другу. В ожидании весточки от него, первым начал сочинять ответ. Я так увлекся, что забывал о времени и просиживал над письмом до утра. Поднимал голову от бумаги, лишь когда заоконный свет вступал в спор с электрическим.
Первоначально я полагал коротко, в нескольких словах обрисовать Володе основные события, происшедшие со мной после его отъезда. Но вскоре оказалось, что события эти даже в беглом пересказе занимают несколько страниц убористым почерком. А ведь чрезвычайно важны были подробности. Все между собой связано. Одно тянет за собой другое.
Я приобрел в магазине канцелярских товаров толстую общую тетрадь в клеенчатом переплете и продолжал трудиться. Если Барсуковы особенно меня донимали, забирал клеенчатую тетрадь и уходил на почту. Люди получали и отправляли посылки и ценные бандероли, являлись за пенсией и денежными переводами, а я, устроившись за столиком в центре зала, писал.
Однажды ко мне приблизился высокий человек с седым бобриком волос и в черном кителе.
— Я директор данного отделения, — представился он. — И давно уже за вами наблюдаю. Сотрудники говорили мне, что иногда вы помогаете разносить корреспонденцию. Хочу предложить вам перейти к нам на постоянную работу.
Я отказался, но после этого несколько раз заходил к нему поболтать. Его фамилия была Чужедальний.
— Вы уж не обижайтесь, — говорил он, — попрошу вас такие длинные письма здесь не писать. У нас очень большой расход чернил…
Тогда я снова перекочевывал домой, писал и старался быть точным. Порой вскакивал ночью и исправлял, переделывал места, которые казались неправильными. Во сне меня осеняло!
«Я видел город, опалово подсвеченный восходящим солнцем, — писал я. — Как свеж и прекрасен он был на заре!»
Закрытые двери
В поперечном разрезе время представляется мне узеньким, секундным лучиком. Пучок света выхватывает из тьмы небытия огромное множество людей. Люди встречаются, расходятся, сталкиваются — именно внутри этой бритвенно узкой полоски света. По обе стороны от него — тьма. Луч неостановимо перемещается все дальше и дальше…
И нас ведет, подталкивает, вынуждает передвигаться. Тех, кто не поспевает за ним, проглатывает тьма.
Отстать нельзя.
Зато внутри этой полосы света — по всей ее ускользающей протяженности — можно передвигаться совершенно свободно: на самолетах, поездах, пешком и в мыслях. Каждый использует пребывание внутри луча по-своему. Некоторые, скажем, археологи, копаются в прошлом, другие, скажем, космонавты, стремятся проникнуть в будущее. Впечатляют, однако, даже не колодезная тьма прошлого и не беспредельная даль будущего. Впечатляет насыщенность, вместительность настоящего. В одну и ту же секунду миллионы людей мчатся в разные стороны, сидят на работе и в кинотеатрах, обедают, завтракают, ужинают…