— Я… тут… — губы дрожали, по щекам струились слезы, торя новые дороги в подсохшей крови.
Луций кивнул, как будто понял. Но Джинни была уверена: лицо Маски видела только она. Значит, Луций понял что-то другое.
У принца не получилось выровнять полет, и вместе они рухнули в снег. Холодное крошево, попав на лицо и руки, принесло какое-никакое облегчение. Джинни захотелось зарыться в снег с головой, спрятаться, как под одеяло. Просто лежать и плакать, плакать, плакать.
Нет, нельзя. Нельзя поддаваться слабости.
— Вот, возьми, — принц вложил ей что-то в руку. Маленькое и теплое, как нагретый солнцем камушек.
Джинни разжала ладонь. На ней лежал уголь, вспыхивающий изнутри алым заревом. Дар леопарда. Целехонький, не использованный. Джинни удивиться бы, но она не смогла.
— Мне не поможет, — уголек снова перекочевал в ладонь принца, хоть тот и сопротивлялся. — Я больше не могу летать.
— Можешь! — он сжал ее плечо, забыв, что она ранена. Было больно, но Джинни даже не поморщилась. — Ты просто напугана.
Девочка помотала головой. Луций посмотрел на нее, потом на дар, а следом на небо. По лицу принца пробежал какой-то темно-серебристый блик. Глаза расширились и загорелись, как два эфирных огонька.
— Тогда спрячься. Давай я открою Обитель…
Джинни опять замотала головой. От того, что она узнала, не скрыться в Обители. Нигде не скрыться. Она чувствовала, что не выдержит этого: сидеть на крыше дворца, греться на солнышке, пока папа, Зюйд, Фиделис и Луций подвергают себя опасности. И пока она —здесь.
Луций не стал припираться и уговаривать: понял, что бесполезно. Он кивнул, крепко обнял Джинни, а потом отстранился и прижал к сердцу уголек. Тот вспыхнул и исчез, будто впитался, и Луций немедленно взмыл в воздух. Джинни проследила за ним взглядом и увидела, что принц преследует что-то плоское, темное и блестящее.
Желание.
В голове закрутились картинки, выхваченные во время падения. Пазл сложился.
Эфрит, бросивший Джинни в Облако, сумел выхватить темное желание. Но скрыться ему на дали. Наверное, краснохвостого отвлек Луций — вряд ли принцу удалось поймать его в петлю, но притормозить точно получилось. Папа, тем временем, заметил, что на поле появились новые игроки — игроки, которых он меньше всего хотел тут видеть. Неизвестно какой ценой, он сумел прорваться через кольцо врагов и метнуть копье. Оно сразило эфрита, поймавшего темное желание, и то выскользнуло из рук мертвеца.
Оставалось непонятным только одно: почему Луций отправился вслед за ним? Зачем полетел за темным желанием, если мог остаться у Облака и попытаться поймать светлое? В душе у Джинни шевельнулось невольное подозрение, но она быстро затоптала его, как затаптывают угли костра. Оглядевшись по сторонам, девочка подумала, что принц принял не такое уж глупое решение.
За то время, что она провела, получая физическую и душевную боль, ситуация на поле боя изменилась. Двое эфритов кружили рядом с Облаком, стараясь не подпустить к нему папу. Один краснохвостый плевался через трубку шипами, наверняка смазанными ядом. Другой, тяжелее и мускулистее, перекидывал из руки в руку дубину. Папа держался на расстоянии, то приближался, то вновь отдалялся. Шипы до него почти не долетали. Скорее всего, отец просто дразнил эфритов, поджидая помощь.
Джинни завертела головой, высматривая Фиделис и Зюйда. А заодно и остальных эфритов.
Двое краснохвостых нашлись на земле: один был пронзен папиным копьем, второй пал по неведомой причине. Вдалеке Джинни разглядела еще чье-то тело, почти занесенное снегом. Понять, свой или чужой, было невозможно. Тревога усилилась: ни Зюйда, ни Фиделис она не заметила.
Тогда Джинни снова посмотрела туда, куда умчался Луций, и обнаружила, что он не так уж и далеко. Желание постоянно меняло траекторию: поднималось и опускалось, петляло и летело прямо, поворачивало то в одну, то в другую сторону. Оно двигалось не по воле ветра, а казалось так, как ему самому хочется. Словно было живым. Словно хитрило и готовило ловушку. И ловушка не заставила себя долго ждать. Из вновь поднявшегося бурана, навстречу желанию и Луцию, вылетел эфрит. Пятый. Последний. Значит, поняла Джинни с содроганием, в снегу — это свой.