— Джинни! — окликнул папа и обернулся. — Почему отстала?
Заметив паука, он сразу полетел обратно.
— Откуда у тебя эта дрянь?! — отец взревел, как раненый медведь.
Джинни села на снег, поджав под себя ноги.
— Придется подождать, — спокойно сказала она. — Он медленно плетет.
Папа внимательно пригляделся к дочери и сменил рев на шепот.
— Облачко, тебе плохо? Где болит?
— Я больше не могу летать, — призналась Джинни. Удивительно, как легко выскочили наружу эти слова. Еще неделю, еще день назад она не могла представить, что расскажет об этом отцу. Признается в своей уязвимости и в том, что ей никогда не стать ловцом. — У меня что-то с хвостом, и всегда было. Дело не в ране, дело… не знаю, в чем. А паук умеет плести порталы. Так мы быстрее попадем во дворец, чем пешком.
— Я знаю про хвост, — папа, напротив, с трудом произносил каждое слово. — Ты очень рано научилась летать. Раньше, чем это обычно бывает у детей. А потом, когда Лаванда ушла, — отец впервые за долгое время назвал маму по имени, — с тобой начали происходить приступы. Ты падала, не могла взлететь. Как будто забыла, как держаться в воздухе. Врачи сказали, дело в психологической травме. Постепенно вроде все наладилось... Значит, и теперь наладится. Дай себе время.
Папины глаза походили на неводы: погружались в душу, пытались выловить хоть самую мелкую рыбешку надежды. В душе было мертво, и тогда отец заговорил о другом:
— Джинни, этот паук…
— Да, он — ее вещь. Эфритская вещь. Я знаю. Ну и что? Он неопасен и предан мне, — по крайней мере, Джинни хотела в это верить. — Не волнуйся.
Кажется, эта короткая речь, произнесенная спокойным, почти равнодушным тоном, подействовала на папу. Он глубоко и задумчиво вздохнул, а потом, не выпуская Луция из рук, сел рядом.
— Она говорила с тобой?
— Совсем немного.
Папа с шумом втянул воздух.
— Джинни, я…
«Я не смогу ничего объяснить»?
— Потом, папа. Ладно? Завтра или послезавтра.
Отец помолчал немного, затем сказал:
— Ты очень смелая, Джинни. Я горжусь тобой.
Джинни ничего не ответила. Около часа они просидели в полной тишине, наблюдая за тем, как паук нить за нитью строит портал. Когда паучья работа была закончена, Джинни и папа так же молча поднялись с земли и по очереди шагнули в темную неизвестность, маслянистую и подвижную, как разлитый деготь.
Их встретил зеленый, благоухающий сад гербионов. От яркости красок в глазах запрыгали точки, от теплого воздуха закружилась голова. А то, что происходило в саду, заставило Джинни поверить, что она еще не разучилась удивляться.
Под раскидистым старым деревом, неожиданно усыпанным нежными розовыми бутонами, стояли Август и Весения — и самозабвенно целовались. Сверху над ними, на ветке, лежал леопард. Зверь чуть помахивал пушистым кончиком хвоста и жмурился, то ли от умиления, то ли просто от солнца.
Под ногой у Джинни хрустнула ветка, и Весения с Августом всполошились, как две напуганные птички. Стукнулись лбами, отпрыгнули друг от друга, взволнованно закрутили головами. Заметив гостей, старший (и теперь единственный) принц бегом бросился навстречу. На левом глазу Августа чернела повязка, а правый был прикован к Луцию.
— Что? — выдохнул принц. — Что случилось?
— Ваш брат спас Землю, — ответил папа. Он говорил размеренно и скупо, но Джинни чувствовала горячие волны сострадания, исходящие от него. — Проводите нас к королю, пожалуйста. Я знаю, его величество плохо себя чувствует, но он велел мне доставить принца во дворец и принести прямо к нему, если случится непоправимое. Видимо, король предполагал такой исход, — папа почему-то отвел глаза.
— Идемте, — обронил Август.
Он развернулся и пошел к выходу из сада. Принц не рвал на себе волосы и не плакал, но Джинни видела, что он пронзен горем, как мечом. Этот невидимый меч вошел в его тело, да так и остался внутри — вот почему Август так неестественно прямо держит спину, вот почему его губы бескровны, а руки сжаты в кулаки.
Весения коснулась плеча Джинни. Подруга была опечалена и напугана, но в то же время не могла скрыть сияния глаз. То ли недавний поцелуй все еще будоражил кровь, то ли Весения была рада, что Джинни вернулась.