Гость даже света зажигать не стал. Остановился в дверях, склонил голову набок и криво улыбнулся.
— Здравствуйте, сударь мой. Как вам свобода, вкусная?
— Зачем это все? — запрыгнув на комод, чтобы не смотреть с пола, спросил он.
— Это у вас надо спрашивать, сударь мой. Что хотели, то и получили. И свободу, и женщину, только на кой они вам теперь?
— Я хотел сдохнуть и проснуться котом?! Или, может, хотел, чтобы она — вот так... сходила с ума? Черт бы вас побрал с вашими чудесами!
— Вы хотели остановить Лиле, Илья Сергеевич. Любой ценой сорвать якорь. Вот и сорвали. Это не наши, а ваши чудеса. Вы ведь тоже темный. А что котом проснулись, так это потому, что не смогли ее оставить. Так всегда бывает, если резонанс.
— Какой резонанс, какой якорь, какие темные? Господи...
Он по привычке хотел потереть виски и чуть не свалился с комода, потеряв равновесие. Бред, это все — бред собачий. Темные, светлые, полосатые, будь они все прокляты!
— Это, Илья Сергеевич, долгий разговор. Сами поймете. Или Лиле попросите, чтобы рассказала. У вас теперь много времени. Лет пятнадцать-то еще точно.
— Издеваетесь. Лиле зовет меня Тигром и собирается купить шлейку. Черт подери, нельзя было мне просто сдохнуть, без эффектов?
— А вы поговорите с ней, когда она спит. — Гость посмотрел неожиданно с жалостью. — И на всякий случай, если вы еще не поняли. Второй раз вы умрете насовсем и вместе. Только вместе. До свидания, Илья Сергеевич.
Вот как. Пятнадцать лет вместе — или сдохнуть, тоже вместе. Перспектива, однако.
Только когда шаги на лестнице затихли и хлопнула дверь подъезда, Ильяс вспомнил, что так и не спросил — что такое темные, и почему это вдруг он — темный. Пожал плечами и пошел к Лильке, разговаривать. В конце концов, вдруг правда во сне она его услышит?
Лилька спала, как обычно, лицом в подушку, вытянув руку — для него. Обниматься. Одеяло, правда, поправила, так что его теперешняя половина постели остыть не успела.
Привалившись боком к ее руке, — обниматься потом, сейчас не хватало только пробуждения кошачьих гормонов, — позвал совсем тихо:
— Лиля, малышка, ты меня слышишь?
Она завозилась. Пробормотала в подушку:
— Ильяс...
Если бы коты умели плакать, он бы, наверное, заплакал. И плевать, что здоровый сильный мужик... был когда-то. А так — он просто задохнулся и уткнулся носом в ее ладонь.
Она чуть шевельнула пальцами: погладила шерсть на морде.
Почему-то он совсем забыл, что же хотел ей сказать. Вместо этого понес какую-то чушь — о том, как очнулся после автокатастрофы в своей квартире и никак не мог понять, что с ним: ничего не болит, но тело не слушается, и все кругом большое, пахнет и выглядит совсем иначе, а в зеркале отражается Тигр, и вместо рук — лапы… Как сидел в пустой квартире, уверенный, что скоро умрет во второй раз, с голода, потому что Лилька не вернется — она же ушла к своему нарисованному Робин-Гуду в чужой мир. А потом, когда услышал шаги, — узнал сразу, как только открыла дверь подъезда, — бросился к ней навстречу, путаясь в лапах и хвосте, и услышал: «Тигр, он умер. Ильяс умер».
— Я люблю тебя, слышишь? Я здесь, рядом, Лиля, — повторял ей, как тогда. Только тогда она не слышала, и сама твердила:
— Господи, какая же я дура, Тигр, почему я не вернулась с Ильясом сразу? Он же звал, он же приехал за мной. А я... я люблю его, ты знаешь, Тигр? Почему я поняла только сейчас...
Они сидели вместе на пороге, даже не закрыв дверь, обнимались и рассказывали наперебой, какие оба дураки, как любят друг друга, и как теперь все это поздно и бесполезно, потому что Ильяса больше нет.
Иногда ему казалось, что она слышит. Она отвечала — словно слышала, а потом пугалась и снова называла его Тигром. Снова и снова. И плакала, все время плакала, даже когда вспомнила, что тигров надо кормить, и пошла жарить ему печенку. А у него подводило живот, и было страшно и стыдно: он хотел жрать так, что попытался вскарабкаться на стол, забыв, что едва может ходить. И упал. Тогда Лилька взяла его на руки... Она — его. На руки. И он понял, что теперь так будет всегда.
Поначалу он ненавидел этого кота. Ненавидел хвост, шерсть, запах и кошачьи гормоны. Ненавидел шкафы, особенно кухонные, и холодильник, который невозможно открыть лапами. Ненавидел лапы, не желающие держать карандаш или попадать по клавишам ноутбука. А особенно ненавидел Лилькину пижаму, забытую на нижней полке шкафа — потому что она пахла Лилькой, теплой, любимой и желанной Лилькой, и он ничего не мог поделать с проклятыми кошачьими гормонами…