Думаю, уже в тот день я поняла, что нам суждено быть вместе. Мы оба это поняли.
Глава 37
На следующее утро мы завтракали в залитой солнцем небольшой пристройке, откуда открывался изумительный вид на цветущую зеленую долину. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стеклянную крышу и освещали три столика. Два из них были заняты. Точнее, с них еще не успели убрать грязную посуду, оставшуюся после более ранних постояльцев.
Мы сели за третий столик, и я залпом выпила свой апельсиновый сок. Заметив это, Марк заботливо пододвинул ко мне и свой стакан, я его с благодарностью приняла.
— Я больше никогда не буду пить, — простонала я.
— Надо было пить пиво. Я чувствую себя прекрасно.
— С чем я тебя и поздравляю.
К нам подошла молодая светловолосая женщина с добрым круглым лицом. Пожелав нам доброго утра, она спросила:
— Что вам принести?
— Мне обычный горячий завтрак, — сказал Марк. — А для Лив — тосты с парацетамолом.
— Ха-ха, — фыркнула я. — Мне только чай.
— Вы вчера вечером были в пабе? По пятницам там всегда очень весело.
— Лив осваивала ирландские народные танцы. Риверданс в ее исполнении был просто уникальным. Незабываемым. Завсегдатаи были в восторге.
Женщина рассмеялась и ушла на кухню, чтобы принести наш заказ. Я застонала и обхватила голову руками. Мои пальцы пахли мылом и сексом.
— Когда тебе надо быть в Лимерике?
— Мы встречаемся в четыре часа. Думаю, что мне надо будет выехать сразу после обеда. У нас еще есть несколько часов. Можем пойти прогуляться.
— Ладно.
— Ты уверена, что с тобой будет все в порядке, когда я уеду?
— А что со мной может случиться?
— Мне так не хочется оставлять тебя, Лив.
Я лишь пожала плечами. Мы оба понимали, что ехать все равно придется. Марк нежно сжал мою руку, которая безвольно лежала на цветастой хлопчатобумажной скатерти.
— Я так рад, что ты поехала со мной, Лив.
У меня опять промелькнула какая-то неопределенная мысль, которая почему-то вызвала смутное ощущение неловкости, но я решительно отогнала ее прочь. А потом вернулась наша официантка с подносом, на котором стояли чайник, молочник и сахарница, и мы стали завтракать, и все снова было хорошо.
Глава 38
Я не знала, как сказать Линетт о том, что наш отец, возможно, жив. Я все еще не могла привыкнуть к мысли о том, что он никогда не умирал. У меня в голове не укладывалось, как можно было внушить детям такую чудовищную ложь. Меня также потрясло то, что моя богобоязненная матушка, которая как огня боялась сплетен и всегда старалась быть святее Папы Римского, не испытывала ни малейших угрызений совести и совершенно не раскаивалась в содеянном. Она была убеждена, что избрала единственно правильный путь и что любая хорошая мать на ее месте поступила бы точно так же.
Позднее, повзрослев и став терпимее, я смогу если не разделить, то хотя бы понять ее точку зрения, но тогда, в возрасте восемнадцати лет, я была в ярости. Мне было грустно осознавать, что у меня где-то был живой, дышащий отец, если только за прошедшие годы с ним ничего не случилось, которого я совсем не знала. Моим первым побуждением было немедленно заняться его поисками. Но немного остыв, я поняла, что если бы он хотел встретиться со своими детьми, то обязательно стал бы нас искать. Найти нас было не так уж и сложно. Он наверняка знал координаты каких-то родственников матери. Если бы он к ним обратился, они бы подсказали ему правильное направление поисков. А что, если он нас нашел, а мать обманула его так же, как она обманула нас? Она могла сказать ему, что мы умерли. У меня были десятки вопросов. Но мать со мной не разговаривала, и я понимала, что ответов я не получу.
Теперь, когда мне не нужно было ходить в школу, а найти работу в Портистоне тоже не представлялось возможным, у меня было слишком много свободного времени. Аннели готовилась к выпускным экзаменам, и хотя она никогда бы не отказала мне в общении, я понимала, что с моей стороны было бы непорядочно загружать ее своей скукой. Иногда я часами бродила по улицам и тропинкам Портистона, скромно потупив взгляд и всем своим видом изображая раскаяние. Обычно я сбегала из дома, когда там были мать и мистер Хэнсли. Независимо от того, что они делали — смотрели телевизор или проводили одно из своих заседаний, дом выглядел серым и безрадостным. Здесь всегда было слишком тихо, никогда ничего не происходило и никогда ничего не менялось. Каждая следующая неделя была похожа на предыдущую: холодное мясо по понедельникам, рубленый бифштекс по вторникам, картофельная запеканка по средам, сосиски по четвергам, рыба по пятницам, сэндвичи с сыром по субботам и кусок мяса по воскресеньям. Все это было так же неизменно, как лоснящиеся костюмы мистера Хэнсли, поджатые губы матери, ее бесформенная стрижка и стареющее лицо. Они сознательно лишали себя даже самых невинных удовольствий. «Хочешь печенья?» — «Хочу, но не буду». — «После новостей будет интересная передача. Тебе понравится». — «Но посмотри на часы. Уже почти десять. Мне пора уходить». Они постоянно отказывали себе во всем и соревновались в самоуничижении. Взять из кастрюли последнюю картофелину считалось проявлением жадности, в результате вкусные кусочки еды выкидывались на помойку. Никто никогда не ходил смотреть на закат, потому что всегда нужно было мыть посуду или убирать со стола. Они отказывали себе во всем, что считали мотовством. Например, в плитке шоколада или баночке крема для рук. О людях, которые придерживались других взглядов на жизнь, мать и мистер Хэнсли говорили исключительно в пренебрежительном тоне. В нашем доме никогда не было ни милых безделушек, ни красивых вещей. Каждый предмет имел практическое применение. И только от меня не было никакой пользы.