Уровень угрозы: разбитое блюдце
Решение: применить защитное вооружение в виде метлы и совка
Уровень угрозы: сталкер
Решение: …
Не дойдя до кухни буквально пару шагов, Усок остановился. Замер на месте, как перед невидимой стеной. Он пытался сделать это весь день, однако, только сейчас это признание стало пытаться вырваться из него, как бабочка, созревшая в мысленном коконе. Но почему сейчас?
Он выбросил все, что держал в руках, на пол, и сам осел на него, борясь с тем, что должно было сейчас произойти. Но по какой-то неведомой причине это было уже просто невозможно. Оно снизошло на него как озарение извне: послание, данное ему кем-то словно бы несуществующим, потому как он сам никогда бы не смог сказать нечто подобное.
Усок почувствовал, как опять передает бразды правления своим телом другому человеку, и он приводит в движение его голосовые связки, открывает его рот, вдыхает в него воздух, а затем, используя его, произносит:
- Я ничего не смогу против него сделать.
Не голос, шепот. Скрипучий, еле различимый, и оттого еще более зловещий.
И в следующее мгновение раздался стук в дверь.
========== По следам ==========
Усоку всегда казалось, что словосочетание «звенящая тишина» не имело абсолютно никакого смысла. Она бывала давящей, оглушающей, тихой в конце концов, но никак не звенящей. И сейчас его накрыло волной именно подобной «незвенящей» тишины.
Он словно оказался в коконе, сотканном из огромного мыльного пузыря, стены которого не позволяли ему нормально видеть и слышать реальность. Это было похоже на погружение под воду без маски, где все образы и звуки оказывались приглушенными и размытыми.
Но этот стук.
Он прорезал пространство не хуже ножа и пугал словно крик внезапно появившегося призрака. И тем не менее, добравшись до Усока за считанные мгновения, он попал словно бы по какому-то переключателю в его голове, который разом отрубил все его страхи и сомнения и прочистил его мозг до состояния стерилизованного порядка отформатированной программы.
Он перестал бояться.
Нет ничего более придуманного, чем страх, ему это было совершенно точно известно. Страх – это ведь насилие твоих нервов в отношении себя же. Эдакий мазохистский неврастенический онанизм. Он мысленно похвалил себя за то, что, наконец, сумел выдать ассоциацию, подходящую под его возраст, усмехнулся, словно предвкушал появление этого стука в своей жизни, развернулся на пятках, распрямил плечи и уверенной походкой направился в сторону двери.
Та встретила его серией запертых замков, и он в довольно быстром темпе начал их все расстегивать, словно пуговицы на прилипшей к спине рубашке. Ни тени сомнения не возникло в его голове. Он даже не задумывался о том, что за этим хлипким барьером его может ожидать человек, желающий его убить. И это его состояние ощущалось им как высшая благодать после стольких часов существования в виде натянутой струны.
И не ясно было: ослабилось ли у этой струны натяжение, либо же она просто-напросто окончательно порвалась.
Открытая дверь не явила ему ничего примечательного, за исключением небольшой подарочной коробки, аккуратно расположенной чуть левее той линии, по которой дверь совершала свои ежедневные пробежки. До чего продуманно с его стороны, подумал было Усок в саркастичной манере, пока наклонялся за новым адресованным ему сюрпризом.
Его распирало любопытство, которое столь неистово сильно копошилось где-то на задворках его души, что порождало тянуще-ноющую боль в груди и заставляло его улыбаться очень ярко и сумасшедше. Эта улыбка сопроводила его вплоть до кухни, где подарок приземлился на барную стойку, ожидая, пока его адресат нальет себе бокал вина.
Несмотря на подобное возбужденное состояние, Усоку практически не составило труда заставить себя на мгновение отвлечься от содержимого коробки и не нестись сломя голову, чтобы открыть ее, как это было с ним раньше при виде писем. Нельзя было сказать, что в его душе теперь царил покой, но, по крайней мере, его сейчас уже точно ничего не беспокоило. Все было прекрасно, все было в порядке.
Все хорошо.
Он потратил пару минут на то, чтобы вспомнить, где он оставил бутылку с вином, но, когда она оказалась у него в руках, а затем ее содержимое у него в бокале, то этот прекрасный момент, как ему показалось, был достоин всех приложенных для его осуществления усилий. Как идеальное дополнение к ситуации, как аперитив перед основным блюдом.
Усок встал перед барной стойкой с лежащим на ней подарком словно модель, готовая раздеться для портрета в стиле ню и одновременно для восхитительного художника: бокал в руке, расслабленные плечи, слегка наклоненный вбок корпус, хищная полуулыбка и горящий блеск в глазах.
Он больше не мог ждать.
Бокал был почти аккуратно поставлен практически на край деревянной поверхности перед ним, и его руки потянулись, чтобы разорвать подарочную упаковку на коробке, а затем снять с нее завесу тайны в виде очевидно наспех заклеенной скотчем крышки.
Он на мгновение замер, увидев ее содержимое. Словно в ровную гладь выстроенного им спокойствия был резко выброшен камень, сеявший панику, чем-то напоминавшую круги на воде. Но это ощущение исчезло быстрее, чем Усок смог обратить на него должное внимание, целиком и полностью сосредоточенное теперь на новом подарке.
В коробке лежали пирожные, которые они с Джинхеком покупали вот только что. Одного не хватало, а значит, это были те самые пирожные, их пирожные, значит Вэй забрал их у Джинхека… И Усоку оставалось только надеяться, что Джинхек просто оставил их на скамейке, когда уходил, а Вэй, воспользовавшись моментом, решил устроить ему дополнительный, внеплановый сюрприз.
Ему хотелось и одновременно очень не хотелось думать о Джинхеке, об их поцелуе, который был ничем иным, кроме как одной большой ошибкой. Надо было, конечно, умудриться, поцеловать парня на глазах своего собственного сталкера… Усок надрывно рассмеялся, осознавая, в какой же фарс превратилась его жизнь, и не то, чтобы когда-то у него это было иначе. Он определенно был каким-то образом сломан или же проклят.
Вид пирожных вызывал у него одновременно тошноту и то сладкое, тянущее чувство внизу живота от воспоминаний о сегодняшнем вечере, о том, как он ощутил прикосновение к своим губам, слегка грубое и обветренное, царапающее, но при этом предельно нежное. Усок попытался воссоздать то чувство, прикоснувшись к себе кончиками пальцев. Он закрыл глаза и будто заново увидел всю сцену, но уже от третьего лица.
Вот он сидит на скамье в опасной близости от Джинхека, тот протягивает ему раскрытую коробку, он берет одно пирожное на пробу, закрывает глаза, и в следующий момент парень наклоняется и целует его. Спустя какое-то время их поцелуй становится все глубже и развратнее, и Усок смущается, понимая, что…
… именно так, должно быть, их видел Вэй.
Это осознание в одно мгновение пробивает его волной столь ярких эмоций, которые централизуются чуть ниже живота, и Усок понимает, что именно сейчас ему нужно остановиться, пока не стало слишком поздно. Он срывается с места и бежит в ванну, практически на ходу сбрасывая с себя одежду, словно боясь не успеть, словно в него заложили бомбу с часовым механизмом, которая своим противным тиканьем отсчитывает последние секунды его нормальной жизни.
Оказавшись в душе, он выкручивает кран с холодной водой на полную мощность и вскрикивает от резкого бьющего по всем нервным окончаниям перепада температур, но он держится до конца, заставляя себя привыкнуть к ощущению всепоглощающего ледяного прикосновения. Он позволяет себе остановиться лишь в тот момент, когда понимает, что все его тело дрожит, и он возвращает оба крана в свое стандартное положение, пытаясь при этом прийти в себя после такого бесконечно долгого и напичканного событиями дня.