— Ты поэтому Вовку обижаешь? — спросил я. — Вовка что ли продает?
Как там у психов, я уже начал немножко понимать. Вот, к примеру, Миха мог мстить Вовке, что он радиацию в его дом положил. Но Миха взглянул на меня неожиданно ясными, совершенно мертвыми в лунном свете глазами.
— Не. Вовка ничего не продает. Вовка терпит.
И у меня такая к Михе брезгливость возникла, на уровне, знаете, когда человек видит таракана, когда видит змею, когда видит опухоль. Как бы из самых внутренностей поднялась, не от таблов тошнота, а от невыносимости всего этого, от несправедливости. Я сказал:
— Вот я тебя убью, а меня не посадят.
А Миха сказал:
— А я тебя первый убью. Меня тоже не посадят, это кстати.
И я такой:
— Давай попросим нас не расселять.
И Миха такой:
— Ага, давай уж попросим.
И как-то мы так подружились, незаметно и не очень желанно. Я думаю, моя дружба на Миху весьма положительное влияние оказывала, во всяком случае, от Вовки он отстал. В принципе, поугорать с ним можно было, если следить хорошо, чтоб он дементных дедов не обижал и вообще. Мы с ним неплохо время проводили, слушали вот одного мужика, который лично Гитлера убил, мотали на ус, с Полковником зависали, издалека смотрели телик, особенно любимые Михины новости про радиацию.
Короче, знаете, одиноко в дурке, и никто-никто, совсем уж никто тебя не любит. А вдвоем всяко веселее, не? Не сказать, чтобы Миха был человек приятный, чтобы у него за душой сильно много было, а с юмором, с каким-никаким обаянием все-таки.
Приходили к нам как-то студенты, это в областной дело редкое. Чуть стервозный мужик прошел мимо нас с Михой и сказал:
— А тут у нас психопатики.
Среди студенточек такая рыжуля была знатная, с сиськами и всем прочим, я на нее долго пялился, но она вроде стреманулась, скорее. Не поняла, что намерения у меня чистые, как лекарства в ампулах. Проходит она мимо такая, а я ей:
— Я бы с тобой под ручку погулял.
И так она припустила, зашагала быстро, а если б можно было лицо потерять, то и побежала бы, сто пудов. Тогда я впервые в жизни понял, как это будоражит, когда тебя боятся, как тащит с этого.
— Нет, ну а что? — крикнул я. — Что такое? Что я не так сказал?
А она, смешная такая, прибилась к подружке. И вроде бы ничего с ней не могло случиться, совсем-совсем. Миха сказал:
— Во даешь! Витек тебе вкатит сегодня галика.
У чуть стервозного мужика на лице и вправду вдруг снова возникло чуть стервозное выражение. Чуть позже меня позвали в столовку, показаться студентам. Чуть стервозный мужик задавал вопросы всякие, про детство мое, да и про все. Спросил, к примеру:
— Как чувствуете себя, Василий Олегович?
Тут я сразу ему стал и на "вы" и Олегович.
— Ну, — говорю. — Как будто на утреннике на детском. Встал такой на стульчик и рассказываю стих. Но хотелось бы, знаете, чтобы тут, кроме стульчика, была еще петелька.
Кое-кто засмеялся, но вовсе не рыжуля, та сидела пришибленная, с по-дурацки оттопыренной нижней губкой, как у куклы.
— Значит, суицидальные настроения у вас?
— Ага, — ответил я. — Не без этого.
Миха там где-то у входа в столовку тусил, но его не пускали. Вот Миха бы дал стране угля.
— А есть у вас желания, Василий Олегович? — спросил меня чуть стервозный мужик. — Ну хоть какие-нибудь.
Я задумался.
— Чтоб рыбных котлет не давали больше.
— А позитивные желания? Чтобы что-либо случилось, чтобы вы что-нибудь сделали?
Студенты внимательно так на меня уставились, даже преувеличенно внимательно, и я понял — сквозь меня они видят дом свой, куда вернутся сегодня, и где завалятся спать, обо мне позабыв. Так что я специально тянул.
— Не знаю, — наконец сказал я. — Спеть хочу.
— Так спойте, — ответил чуть стервозный мужик. — Вы спойте, спойте, не бойтесь.
Ну, я взял и спел им, что спел — из Пугачевой что-то, не помню уже даже. Самое интересное началось потом. Санитары были заняты Михой и пропустили настоящую опасность. Забегают, значит, Степка с Антохой, один даун, второй дебил, и как начнут танцевать. Ну не, я-то их понимаю, музыка это праздник для всех ребят, даже для вечных.
Короче, сцену сейчас нарисую. Я пою Пугачеву, кретины в количестве двух штук вокруг скачут, как на средневековой картинке, и студенты с открытыми ртами такие типа хера вы тут долбоебы все.
А мы тут долбоебы. В том-то и суть.
Потом началось "Что? Где? Когда?". Стали люди решать, какой у меня диагноз. Чуть стервозный мужик сделался хитрым-хитрым, потому что он-то знал.
— Маниакально-депрессивный психоз, депрессивный тип!
— Интоксикационный психоз!