— Ну, — сказал я. — За то, чтоб завтра не было хуже, чем сегодня!
— Это только если ты работать пойдешь, — сказала мне мамочка. — Двадцать лет, здоровый лоб, троглодит.
— Двадцать три, — сказал я. — Вообще-то.
— Ну-ну.
— Все, кончай мне мозги парить, поняла?
— С паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Пожалуйста, — сказал Юречка. — Успокойтесь уже, Новый Год, все-таки.
— Все-таки, — сказала мамочка. — Все-таки на работу ему пора.
— А я что, по-твоему, не пытаюсь?! — рявкнул я.
Юречка помассировал виски. Новогодние ночи у него были долгие, из-за салютов сердце колотилось, корвалол пил чуть ли, сука, не стаканами. Я всегда окна прокладывал ватой еще, дополнительно, но помогало слабо.
— Пытается он, знаю я, как ты пытаешься, понял?
— Да закрой ты пасть уже.
— Ты поговори мне еще так с матерью.
Не, ну я правда пытался, только что там с моих стараний-то? Шерсти клок. Ну, иногда получалось там халяву какую у соседей перехватить, на то мы и жили, в общем-то, а мать меня все равно пилила.
Короче, история такая. После дурки, как меня отлечили, я прям пошел работать, прям по специальности, проводку чинил и вся вот эта вот байда, да? Скучно, конечно, было, но я вроде как пытался влиться в общество. Потом опять винт, но как-то меня такого, на отходосах, терпели, ну и тем более, что у нас в Заречном электриков не переизбыток. Край стал тогда, когда я бабло украл у мужика какого-то. Я у него проводочку чинил, а он, подслеповатые глазки, белый воротничок, пустил меня домой, чай попить. Инженер из НИИ какого-то, вроде того. Ну, короче, мне с ним особо болтать не о чем было, не клеился разговор, а потом он отлить пошел. У него простатит имелся, что ли, или такое что-то, потому что трубу свою он долго процеживал. Ну, мне нудно все стало, и я давай рыться, что поесть есть. Открывал шкафчики, пялился, сам не знал, что ищу. Вафельку вот тоже съел у него, которую он на стол не выставил. За это меня тоже казнить, а? Ну, короче, нашел у него в гречке бабло в целлофановом пакете, сунул в карман зачем-то и свалил по-тихому, пока мужик свою письку домучивал.
Ну так вот.
Короче, в ментуре меня тогда, сгорая от стыда, отмазывал Юречка. У него там сослуживец был, они Афган прошли. В общем, убедил его Юречка дело миром решить и говорит:
— Бабло верни, Васька.
Ну не, говорит, конечно, немножко другое:
— Вася, теперь ты должен вернуть деньги, понимаешь?
Как с дуриком он со мной говорил, ну я и поступил как дурик. Где ж нам угадать-то, как наше слово отзовется?
Короче, я бабло сжег к херам. Ровно посередке зажигалкой прошелся, как раз той, которую мне Юречка из Афгана привез. Юречка, разумеется, тут же бабло тушить, мент с инженером в осадке, а я угораю. Тут все забегали, конечно, Юречка справку мою из дурки достал, потрясал ей угрожающе. Короче, такая себе история, но на зону по итогам не попал я, хотя с работы и выпнули.
Бабла было немного, не надо бояться. На "Волгу" б не хватило. Но, короче, мне от этого вдруг потом так стыдно стало. Я подумал: это ж человек берег, надеялся на что-то, чего-то хотел. В общем, продал свою зимнюю куртку и отдал бабла, даже сверху немножко докинул.
На работу обратно все равно не взяли, правда.
Потом я там туда-сюда пристроиться пытался, вагоны грузил даже и все-такое, особенно когда на винт залезал (или слезал с него как бы окончательно) — тогда вообще продуктивный был. Но вот в последний год, когда Свердловск обернулся Екатеринбургом, а нормальная советская мечта — чушью собачьей, вот тогда плохо стало. Работы не было никакой, ни в Заречном, ни в Ебурге, нигде вообще. Ну, может, где-то вообще и была, я везде не проверял, но где я искал — там точно не было.
Ну, конечно, стал много пить, винтиться зато опять прекратил — денег не было. Так только, если на халяву, а потом и вовсе — нет, потому что убить себя под винтом хотелось уже невозможно. В общем, ситуация атас вообще.
Ну а тут Новый Год, я сидел злой, как черт, как раз у меня самый криз винтовой был. Еще и зубы задние, суки, крошились, болели. Настроения ноль вообще.
Юречка сказал:
— Пенсию выдать на неделе обещали.
— Что, в первый раз что ль обещают? — спросила мамочка. Она принялась накладывать ему макарон по-флотски.
Мы сидели на нашем старом диванчике, тесно прижавшись друг к другу, не от большой любви какой-нибудь там, а от страшного ужаса, ну еще и потому, что места было мало. В телевизор смотреть больше не хотелось вообще.