Я опрокинул еще стакан сока со спиртом, сказал:
— Пожалуйста, ты меня только послушай. Все у нас троих будет хорошо!
Я поглядел на Юречку.
— Веришь мне, а?
Он смотрел на меня с этой своей инвалидной тоской.
— Ну, да, — сказал Юречка без какой-либо интонации вообще, ровным, как кардиограмма жмурика голосом.
— Вы еще все на меня молиться будете!
— Да конечно, — сказала мать, кулаком, как девчонка, утирая слезы, а Юречка задумчиво кивнул.
Но мне уже было все равно, я знал в тот момент, вернее всего на свете, что все будет так, как я хочу, все будет в ажуре, и волноваться не о чем. Меня вело, я расхаживал по комнате, пошатываясь.
— Первым делом, я найду работу. Я пойду торговать. Сейчас надо торговать! На этом можно сделать целое состояние! Но не тут, я вообще в Москву поеду! Я буду делать бизнес, а? Большой-большой бизнес!
— На какие шиши? — спросила меня мамочка, но я от нее отмахнулся, в эти детали мне вдаваться было неинтересно.
— Да на такие, — ответил я туманно, Юречка хмыкнул.
— Чушь опять лепишь, — сказала мать, нарезая огурчик. Но Новый Год у нас все-таки выходил не самый плохой. Заело пластинку, и я ее переставил. Но свою-то пластинку не переставишь, а? И все я им в уши ссал, какая у нас наступит сахарная жизнь, какой дворец я им отгрохаю где-нибудь под Москвой.
— Я в Москве не была, — сказала мать, уже прилично пьяная. — Только в Ленинграде.
— Ну и побудешь в Москве, — ответил я легко, а Юречка такой:
— Побываешь!
— А ты не побываешь, если будешь много выебываться!
И мы что-то как-то уже смеялись, радовались, рубали бесконечные огурчики и опрокидывали в себя сок со спиртом. Когда раскрасневшаяся мать уснула на диване, мы с Юречкой еще квасили. Я сказал:
— Ну ты мне не веришь?
А он такой:
— Вась.
Как бы и все этим сказал.
— Да, блин, ну да, ну ты обо мне заботился все это время. Так я благодарен! Я теперь позабочусь о тебе, только ты мне позволь позаботиться! Ты не думай, что я человек какой-то бесполезный!
— Да я не думаю, — ответил мне Юречка. — Просто ты своеобразный человек, Вась, тебе тяжело будет устроиться в жизни.
— Ну, легких путей я и не ищу!
Мы оба были жутко пьяные, впырились друг в друга и очень старательно пытались не терять концентрации. Юречка сказал:
— Дерьмо, а? Вся моя жизнь!
А я сказал:
— Да ты успокойся. Может, еще повернут обратно!
И тут Юречка, Господи ты Боже мой, запел.
— Жи-и-и-изнь невозможно повернуть наз-а-а-ад! И время-я-я ни на миг не останови-и-и-шь!
Я покрутил пальцем у виска, налил еще ему, потом себе.
— Да не сходи с ума!
— Ценный совет от Василия.
— Было бы у тебя две руки, легче б вступил в новую эпоху!
— Это уж точно, — сказал Юречка. — Но рука — это еще ничего. Беда, когда мозгов нет.
Я аж обиделся, но виду не подал, во всяком случае, по возможности.
— Я спасу эту семью, — сказал. — Вот увидишь!
В коридоре стояли коробки со стиральным порошком, его мамочке щедро выдали вместо зарплаты. И я такой в сторону этих коробок рукой указал, словно император какой-нибудь римский.
— Во! — сказал, а Юречка на меня глянул так осоловело.
— Что "во"?
— Я их продам!
— Да кто их возьмет?
— Ну, не здесь. В Москве продам! Там что угодно можно продать!
Но Юречка только махнул на меня рукой (в переносном смысле он это вообще очень задолго до нынешней минуты сделал).
— Да ну тебя. Успокоиться бы тебе и найти нормальную работу. В Свердловск бы еще раз съездил.
— В Екатеринбург, — сказал я. — Он теперь такой.
Юречка поморщился, словно от зубной боли, и кивнул.
— Ну, да. Неважно.
— Съезжу завтра. В Москву.
— Я тебе говорю, тебе надо в Свердловск, какая Москва? У тебя денег на Москву нет.
Да уж, вот это проблема была.
Я сказал:
— Да разберусь.
— Ты уже разобрался. Попадешь в историю, я тебя отмазывать больше не буду, понял?
— А вот я бы за тебя жизнь отдал!
— Вась, ты хотел себя убить.
Я почесал в затылке.
— Ну, да. Ну ладно, ты лучше слушай, я возьму порошки и поеду их продам.
— Да возьми, кому они нужны-то?
— Завтра поеду.
Мать всхрапнула, как лихой конь, мы оба на нее посмотрели.
— Завтра, Вася, первое января, — сказал Юречка. И как бы в подтверждение этому бахнул салют! Я видел его в окне всего мгновение — зеленые и красные искры на фоне абсолютной-абсолютной черноты. Красота, конечно, но я только секунду смотрел. Юречка рухнул под стол, зажал голову руками и взвыл. Я опустился на колени рядом с ним и стал говорить всякое.