— И вот, говорит мне Вася, я убил этого парня, Вадима, за пятнадцать или типа того километров от Чернобыльского саркофага. Я внимательно слушал его, и сначала я подумал, что это звучит, как синопсис низкобюджетного блокбастера, но это реальная жизнь. Мой друг Вася сказал и еще одну мудрую вещь, когда я поделился с ним своими мыслями. Он сказал: реальная жизнь, конечно, не начинается сценой убийства в Чернобыле, но и не заканчивается, и очень грустно, что ничего необычного в этом вообще нет. Но есть и хорошая сторона: я бы не обрадовался, если бы это был фильм про зомби.
Долгая пауза — взрыв смеха. Смеялись над моим наивным цинизмом, и я тоже мог над ним поржать, теперь я его видел ясно. Я думаю, что задача комика не так уж сильно отличается от задачи специалиста по прожекторам и софитам, светотехнолога, или как это будет. Насколько чисто, в белый, яркий круг софитов этот художник по свету заключал Шона, настолько же Шон заключал меня в такой же честный и белый свет, на котором все обо мне становилось очевидно.
Вы же поняли, да? И этот спец по освещению, и Шон, они занимались, в сущности, одним и тем же. Спец светил на Шона, а Шон светил на меня. Я же был источником обычной, глупой тьмы.
Очень много в программе было и про Марка Нерона. Шон старательно изображал изображенные мной интонации Марка, рассказывал истории, которые принадлежали нам с Марком, и я слушал их, и смеялся.
Эти истории жили где-то отдельно, в сотнях людей, которых я не знал. Жили, когда не жил Марк Нерон, с которым все это произошло.
Удивительная штука жизнь. Очень многообразная.
Мне очень запомнилась одна шутка, куда более грустная и правдивая, чем Шон, возможно, даже предполагал.
— Когда Вася рассказывал мне об этом своем друге, гангстере с прекрасным образованием, интеллектуальным потенциалом и аристократическим происхождением, я прежде всего вспомнил о том, что Вася с трудом окончил среднюю школу, и его родители отдали свою жизнь заводам Урала. В тот момент я, кажется, понял советскую идею. Надо сказать, в кое-каких вопросах они действительно достигли полного и окончательного равенства.
Он говорил о нашей трагедии, о смерти великого общества, в котором будущее пытались сделать одинаково прекрасным для меня и Марка. Общее будущее у нас с Марком получилось, но совсем другое, чем планировалось изначально.
Ну, да.
Умереть можно.
Я слушал о себе, о нас с Марком, о русских бандитах и о том, как они живут, работают, отдыхают и умирают. Все это было ужасно талантливо и так смешно, что я сполз с кресла и долго хватался за живот.
Я пересмотрел кассету три раза, а потом решил позвонить Шону в его нью-йоркский мотель. Я подумал: мне не повезет, Шон наверняка упарывается кокосом и разъезжает по Штатам.
Но Шон взял трубку после пятого гудка. Он мне очень обрадовался. Вроде как, Шон собирался немножко поспать, но я так и не понял, на самом деле, тем более, что в Нью-Йорке сейчас должно было быть около четырех часов дня.
Ну, и я едва давал ему хоть слово вставить, трындел без перерыва.
— Это невероятно! Такое шоу! Так все смешно! У тебя талант огромный просто! Невероятный талант! Нереальный талант! Talantishe! Это очень большой талант! Ты такой обаятельный, так с людьми говоришь, они так радуются, смеются, и это все от меня, от всего зла, которое я в жизни наделал, а они смеются. Это так хорошо и так плохо. Ты рассказал обо мне, может, они подумают. Пусть они подумают, какая это проблема. И так ты умеешь говорить, нереально просто, голосом таким вообще! И все истории так запомнил и передал хорошо, и про меня, и про Гриню Днестра, и про Антошу Герыча, и про Марка Нерона. А Марка Нерона я, кстати, уби-и-и-и-и-и-и-ил!
И я разрыдался. Шон не клал трубку, он слушал, как я лью слезы и вытираю сопли. Из этого тоже можно было сделать отличную шутку.
Так я прорыдал бешеные бабки за полтора часа. Наконец, Шон подал голос:
— Не знаю, что сказать. "Мне так жаль" это какая-то неправильная формулировка, ведь ты так старался.
Шутка родилась. Вот так. Я засмеялся, и мне стало легче. Я сказал:
— Спасибо.
Шон сказал:
— Всегда пожалуйста.
А я положил трубку и тут же принялся набирать номер справочной роддома номер тридцать два.
— Родила, — сказала мне тетка, показавшаяся мне старой доброй знакомой, едва ли не соседкой. — У вас сын.
— Бля, — сказал я. — Какой пиздец, опять плакать.
— Очень сочувствую, — сказала она и бросила трубку. Пришлось звонить ей снова.
Я пообещал ей любые деньги, если она устроит, чтобы меня провели к Саше.
Перед тем, как поехать в роддом, я зашел в детскую моего сына.