— Весь в тебя.
Мы полежали молча. Свет, проскальзывающий между занавесок, расчертил сияющей полосой палату.
— Ну, — сказал я, наконец. — Что еще расскажешь?
Я поглядел на свои бахилы, стоящие на полу. В них покоились огромные тапочки старшей медсестры, которые она мне одолжила. Даже не верилось в такую ногу.
Саша некоторое время молчала, а потом коснулась теплыми пальцами моего виска.
— Я сегодня поняла, как непросто, тяжело и больно достается жизнь. А ты так легко ее отнимаешь.
— Да, — сказал я. — Так странно.
— Теперь у меня есть еще одна линза, чтобы на это смотреть. Это ведь чьи-то сыновья, кто-то рожал их в муках, а ты их убиваешь. Они здесь такой дорогой ценой, а ты даже этого не понимаешь.
— А, — сказал я. — Ну, это все женская сентиментальность.
Неожиданно Саша посмотрела на меня очень серьезно:
— Вася, жизнь — это ад. В ней нет ничего хорошего: с каждым днем мы приближаемся к смерти, наши тела выходят из строя, мы узнаем о себе неприятную правду, устаем от себя, теряем близких. То, что она дает — ничто по сравнению с тем, как она это забирает. Жизнь — это ад. И все, что есть в ней хорошего, все, чем мы можем бороться — это любовь. Больше ничего нет. Есть любовь, и благодаря ей мы забываем, что умрем. Мы защищаем тех, кого любим настолько, насколько возможно их защитить. И мы счастливы в этом мыльном пузыре. Он очень ненадежный, но это все, что у нас есть.
Саша помолчала, но я знал, что она не может вот так закончить.
— И это прекрасно, — сказала она. — Что у нас есть хотя бы любовь, каким бы несовершенным ни было это оружие, оно заставляет боль и страх отступить.
Я принялся ожесточенно тереть глаза. Мне было очень плохо и очень хорошо. До сих пор не знаю, чего больше.
Когда я снова взглянул на нее почти уже бесслезными глазами, то сказал:
— Давай назовем его Марк.
Она что-то про меня поняла, потому что очень легко сказала:
— Хорошо, мы назовем его Марк.
Вопль двадцать восьмой: Никогда не расстанемся
Марка Нерона нашли через три дня, какие-то собачники, девушка и парень с овчарками. Тоже любили забраться поглубже в парк.
Как мне это было? Ну, нормально, а как еще? Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть.
Помню, я тогда подумал еще раз, что все-таки мне подвезло с тем, когда Саше рожать приспичило. Не то чтобы это было какое-то нормальное алиби, но есть представление, что два таких значимых события в жизни человека в один день никак не случатся. Просто представление, ничего больше, но ничего больше мне и не было нужно.
Уж слишком все с Нероном казалось очевидным, слишком все по-моему выходило. Я знал, чтобы не развивать конфликт с кем-то жутким и влиятельным, эту историю главный спустит на тормозах. Он так же легко разменял Нерона, как я разменял бы, не знаю, Серегу. Так уж все устроено, не очень справедливо, но очень правильно.
Первым делом, как узнал трагическую новость, я сразу поехал к Арине. Я как раз возвращался от Саши, навещал их, и тут мне позвонили по поводу Нерона. Я все никак не мог поверить, что Марк в моей жизни теперь совсем другой.
Арина распахнула передо мной дверь и тут же бросилась мне на шею. Впервые на моей памяти в ушах у нее не было сережек, без косметики она выглядела бледной и больной.
— Господи, — прошептала она, пахнущая не духами, а долгой поездкой в Москву. — Вася, я не могу поверить.
— Я тоже, — сказал я. — Просто не могу поверить, Арин.
Я думал, она спросит меня:
— Почему? Ведь ты его убил.
У меня было такое представление, что она это спросит, навязчивое, жуткое, меня всего продрала дрожь. Но Арина сказала:
— Еще Света с температурой лежит, все это так не вовремя.
Иногда люди говорят очень, очень циничные вещи. Ну, стресс, все дела. Арина выглядела такой растерянной, мне захотелось взять ее за руку и, как маленькую девочку, провести через все это.
Не было у меня к ней никакого сексуального желания, хотя она была очень красивой женщиной, и это бы даже того стоило — оттрахать ее, убив ее мужа, в самой идее что-то есть.
Но я думал о ней в тот момент, как о ребенке, которого надо защитить.
— Слушай, ты лечи Светку, отдыхай сама. Ты ей сказала уже? Я сам все организую, короче.
У меня и опыт есть. Люблю друзей хоронить и хорошо умею.
Аринка разрыдалась еще сильнее, потом зажала себе рот и кивнула.
— Может, не надо было ей этого говорить?
Зеркала в доме завесили, и я был этому рад. Не очень-то хотелось на рожу свою паскудную смотреть.