— Так врубишься, — сказал главный. — Ты Нерону был ближе всех. Опыт, опять же.
— Сын ошибок трудных, — сказал я и засмеялся, главный вскинул бровь. Он стоял под зонтом, а я зонт не взял, дождь зарядил серьезный, я весь стал мокрый, вода стекала по моему лицу, и я то и дело утирался мокрым рукавом.
— Понял, — сказал я.
— Понял, что ничего не понял, — засмеялся главный. — Но разберешься.
И он неторопливо пошел к машине, а я остался стоять, ошалевший от того, что со мной только что случилось.
Я стал Марком Нероном.
Такому высокому назначению нужно было соответствовать, поэтому я заказал золотой крест, как у Нерона, стал носить строгий костюм с берцами, как Нерон, и даже читать всякие книжки, которые не ужастики.
Всего Шекспира, например, прочитал. Нормально понял только "Макбета" и "Тита Андроника", еще "Гамлета", но немного. Шекспир, конечно, не Стивен Кинг.
Да что уж там книжки, я даже ходить стал, как Марк Нерон, позаимствовал некоторые его приметные жесты.
Но это все потом. А тогда я стоял под дождем, уже один, и думал, что пора ехать, но не мог сдвинуться с места. Позади меня намокала земля, в которой остался Нерон. Гроб был хороший, так что ни капли не должно было проникнуть к Марку. Но, может, это и плохо. Может, когда ты мертв, тебе так нужна хоть какая-нибудь весточка с нашего света, хотя бы холодная капля дождя.
Я обернулся и увидел крест на его могиле, рядом с безвкусными памятниками наших коллег он смотрелся очень культурно и как-то даже страшно.
Как обещание вечной жизни, а в нашем случае вечность — не решение проблем.
Чеботарев Марк Владимирович.
А мой сын — Юдин Марк Васильевич. Чеботарев Марк Владимирович умер в девяносто шестом году, а Юдин Марк Васильевич — родился.
Ну да. Причудливо все крутится в нашей жизни.
Поминки прошли как надо. Я ширнулся и был в норме, в относительной, конечно. Арина держалась хорошо, тем более после того, как Свету отправили домой с няней. Арина принимала соболезнования и выглядела при этом так, словно вполне могла поддержать светскую беседу.
Я и не думал, что ее ебанет.
Помню, мы ехали в тачке, Гриня о чем-то болтал, довольно беспечно, а Арина ему даже отвечала, причем весьма внятно.
Я спросил:
— Помочь чем еще?
— Нет, — сказала Арина. — Все самое сложное позади.
Когда мы приехали к Марку домой, Арина отпустила няню, заглянула к Свете и пошла готовить кофе.
Света смотрела повтор "Сейлор Мун", девки в матросках боролись со злом, у говорящей кошки во лбу, как в сказке, луна горела, и все это было мило и, наверное, даже интересно, но по Светиным щекам текли слезы, как бы сами по себе.
Я сказал:
— Привет, малыш.
Она помахала мне рукой.
— Привет, дядя Вася.
Света быстро утерла слезы и посмотрела на меня. Я сказал:
— Отдыхай. Просто хотел узнать, как ты тут.
— Мама сказала, что вы назвали вашего сына, как моего папу.
— Да, — сказал я. — В честь твоего папы.
— А это значит, что он проживет такую же жизнь, как мой папа?
— Нет, — сказал я. — Совсем не обязательно.
А, может, как ты лодку назовешь, так она и поплывет?
Я пришел на кухню и увидел Арину, сидевшую на полу. Она старательно зажимала себе рот, из горла ее доносился горестный, но очень тихий звук, мягкий вой, или не знаю, как объяснить.
Я хотел помочь ей подняться, но она больно стукнула меня по руке.
— Не трогай, — прошипела она.
И я подумал: все знает.
Но она не знала ничего, просто ей было очень плохо. Она никак не могла себя вынести. У нас обнаружилось много общего, я тоже себя едва выносил.
— Ну, — сказал я.
Арина укусила себя за запястье, мне показалось, что весьма больно. Тогда я налил ей воды и сел на пол рядом с ней. Хотелось тоже немножко повыть для профилактики и всего такого. Но я молчал.
— Марк, — говорила Арина. — Марк, Марк, Марк.
Теперь было так очевидно, что она любила его. А до того я не понимал даже, что у них за отношения. Арина была на пять лет младше Нерона, ей было всего тридцать, но я тогда подумал, помню, что замуж она больше ни за кого не выйдет.
Как-то это было очевидно, что она не станет снимать обручалку, не станет искать другого мужчину, ну и все такое прочее. Может, я ошибся, конечно, не знаю, как у нее там жизнь сложилась.
— Иди сюда, — сказал я и обнял ее. Она прижалась ко мне, вся как-то свернулась калачиком и долго дрожала. В ушах ее снова были сережки от "Шопар" с бриллиантами. Свет от лампы заставлял их нестерпимо сиять.
Мы молчали. Я гладил Арину по голове, и она то и дело открывала и закрывала глаза, как больное животное.