Теперь у меня была семья, хорошая семья, я ее любил. И лучшее, что я мог сделать для своей семьи по-прежнему упиралось во все то же самое. Я должен был уйти от них, чтобы они прожили другую, счастливую жизнь. Ну, да, без меня, не вопрос. Но и без моих похорон, без страха, без трагедий.
У меня еще был шанс устроить все правильно.
Я приехал домой, Саша открыла мне дверь и приложила палец к губам.
Спит, значит, мелкий.
Я сказал:
— Вы едете в Антверпен.
— Что? — спросила она тихо.
— Не сейчас. Надо еще недвижимость там какую-то прикупить, документы, опять же, обставим все по первому классу.
— Вася, — сказала она. — Для начала объясни мне, зачем нам ехать в Антверпен?
— Ничего. Там будешь писать свой диссер, а сюда приедешь защищать. Или там в универ устроишься, а? Начинай-ка учить бельгийский.
— Не существует бельгийского языка. В Бельгии говорят по-французски и по-фламандски. Фламандский — диалект голландского языка. В Антверпене говорят на нем. Вася, — добавила она терпеливо. — Ты не объяснил, зачем нам ехать в Антверпен.
Мы так и стояли в коридоре. Я боялся разбудить Марка и говорил очень тихо.
— Потому что мы расстанемся с тобой, — сказал я. Саша и бровью не повела.
— А почему мы расстанемся с тобой?
— Потому что я люблю тебя. И я люблю Марка.
— Какое совпадение.
— И я хочу для вас нормальной жизни.
— А ты поинтересовался об этом у меня? Логично предположить, что у меня тоже есть мнение по этому вопросу.
— Нихуя твое мнение не значит! Ты не понимаешь ничего! В книжках можешь все понимать, а в жизни ничего не понимаешь! Ты можешь умереть, он может умереть! Рядом со мной все умирают! И ты умрешь! Ты меня возненавидишь, когда я умру! Я не хочу, лучше сейчас ненавидеть! Лучше пошла-ка ты нахуй.
Проснулся и зарыдал Марк, Саша подняла вверх указательный палец, мол, секундочку и ушла к Марку, а я остался в коридоре с бешено колотящимся сердцем.
Вечером она пришла ко мне и сказала:
— Как я понимаю, ты все решил давно.
Давно решил, но ничего не знал.
Я кивнул.
— Я вас обеспечу до конца жизни. У вас будет все. Но не люби меня больше, и он пусть обо мне ничего не знает.
Саша смотрела на меня, как на идиота. Потом она сказала:
— Не надо перекладывать с больной головы на здоровую, Вася.
Я так и не понял, что она имела в виду.
Ночью я слушал, как они с Марком дышат, и думал, почему все-таки Антверпен? Почему, например, не Майами? Не Нью-Йорк? Почему не Амстердам? Не Копенгаген?
Да потому, что часть меня, тупая и детская, все надеялась, что, когда вырастет мой Марк, он встретит Неронову Свету, они полюбят друг друга, и у них будет семья, и между нами с Нероном останется что-нибудь, кроме крови.
Тупо это, конечно. А мне оставалось только всеми силами забывать, что у меня есть ребенок, что есть женщина, которую я люблю.
Ну и нормально. В мире всегда что-нибудь такое происходит, Саша сама говорила. Облом на обломе.
Когда я начал заниматься поиском квартиры, Саша не спорила, когда я занялся документами, она сказала:
— Ты делаешь большую глупость.
Но у Саши была чудесная привычка жить своей жизнью и не лезть в чужие дела. И как бы она меня ни любила, не стала бы она в этом копаться, в том, что я для себя открыл. Ну, и в себе.
Если б я ей объяснялся, пришлось бы говорить, что я убил Нерона, но она и так, я думаю, все знала.
С квартирой дело затянулось, с документами тоже все не очень быстро продвигалось, и я почти перестал верить в то, что, в конечном итоге, они уедут. В тот день, когда я увидел Сашин вид на жительство, у меня сердце защемило и все такое.
Ну, бля, подумал я, теперь точно все.
В ту ночь мы с ней так трахались, так кричали, так кусались, словно нам одинаково хотелось ничего друг от друга не оставить.
Потом, снова ласковая, она лежала головой у меня на груди и ничего не говорила. За окном было уже совсем светло.
— Ты все собрала? — спросил я.
— Да, — ответила она и спросила. — А ты обо всем подумал?
— Да, — ответил я.
И вот следующей ночью, после нашей бессонницы от любви, после всех дневных хлопот, я снова оказался в Шереметьево. Теперь я провожал не жену и дочь друга, а свою женщину и своего сына. На Марке была страшно смешная шапочка, выглядел он в ней таким додиком.
— Давай, любимый мой пиздюк, — сказал я. — Расти большим.
Сашу я крепко поцеловал в губы. Но мы еще долго стояли молча и втроем. Я их с мясом от себя отрывал, чтобы счастливее были.
Я сказал:
— Деньги будут, не переживай.