Пошли мы с ним в Нескучный сад, Соловей все пинал камушки с совершенно мальчишеским восторгом и глядел, как далеко они улетают. Мы ушли подальше от поехавших с мечами и ушами из картона, углубились в парк, и только тогда Сашка Соловей прервал свою вдохновенную речь о футболе и сказал мне простую вещь:
— Вычислили мы, кто.
— Ну? — спросил я. Терпения уже не было никакого, хотелось крови, потому что кровь — это жизнь. Я облизнул губы, а Соловей громко свистнул, распугав птиц.
— Это Стасик Костыль, — сказал он после паузы. — Судя по всему, их на бабло конкретно киданули, они подсели на измену и захотели легких денег.
Про Соловья еще вот что было интересно, он легко подстраивался под любую речь. Я слышал, как он говорил с Нероном, и это было словно два высокомудрых мужа собрались обсудить Платоновы книжки. А со мной вот — жлоб жлобом. С Соловьем говорить — как в зеркало смотреться.
— Да ладно? — сказал я.
Стаса Костыля я прекрасно знал. Он под главным давно ходил, у него была маленькая, уютная группировочка, которая слилась с нашей масштабной организацией года два назад, но сохраняла некоторую независимость. Вроде как, они занимались игорным бизнесом, с нами особо дел не имели.
Я удивился, но и обрадовался.
— Ох, Сашка, — сказал я. — Смотри в оба, вокруг одни предатели.
— Это точно, — сказал Соловей. — Кто этого не понимает, тому пиздец в нашем сложном мире.
Я задумчиво кивнул.
Мне показалось, он на Нерона намекает, но, может, я просто извел себя уже этими мыслями.
В общем, поговорили мы с Сашкой Соловьем славно, теперь оставалось только получить у главного разрешение, и дело за малым.
Как хочется жить, жить, жить иногда.
Ну, да, короче, я сразу решил, что с Серегой и компанией поеду. Компания компанией, а не моя больше. Федьку и Валеру с Виталиком Серега положил уже давно, Желтого забрали к рэкетирам, и новых людей я не особенно знал. Солдатики и солдатики. Пехота, как на любой войне.
Главный мне советовал с такими поездками уже завязывать. Небезопасно и несолидно. Но я ж не мог. Это вся жизнь моя была, там мое сердце, где автоматчики стреляют по живым мишеням.
— Я потому и Васька Автоматчик, — так я говорил. А главный смеялся, но не слишком довольно.
Вот, ну, и тогда так же получилось, Соловей нас координировал, а исполнять я подрядил Серегу, и с ним поехал. Все как в старые добрые времена.
В машине я молчал, пока мужики обсуждали пивко и баб. Меня всего потряхивало от нетерпения, словно кумарило.
Стас Костыль и его компания засели в Воскресенске. У кого-то, видать, все-таки угнали бабло и затаились, засели праздновать.
Но от нас же не спрятаться, не скрыться. Знаете это чувство, когда готовишь кому-то сюрприз?
Это было оно, только темное, теплое, как кровь.
Мы еще только поднимались на этаж, а уже слышали музыку, смутное девичье мурчание под развеселый синтезатор.
Дверь оказалась железная. Дверь железная, а мозги-то деревянные. Можно дверку поставить хотя из титана, но стену-то, в которую ее, родимую, вставят, не заменишь никак.
Я много раз видел, как Серега дверь вынимает. По этому делу он был мастер. Начинал Серега домушником и знал, как с дверьми обращаться не хуже, чем как обращаться с женщинами. Для дверей, не для женщин, ему нужна была только монтировка. Он отбивал от стены кусок, подцеплял коробку двери монтировкой в нескольких местах, и мы просто снимали эту гребучую дверь.
Вы понимаете?
Дверь железная, классная, хорошая дверь. Просто стена не капитальная.
Разве не метафора всей этой нашей хваленой жизни? По-моему, очень оно точно.
Гудела музыка, слышались пьяные женские вопли, мужской смех. Ну, думал я, пусть хоть порадуются мужики. Все равно помирать.
Врываться в квартиры всегда было более, скажем так, неловко. Ну, да, лучшее слово. Так отчетливо ощущаешь, как ты тут не в тему со своим автоматом, какой ты лишний, словно из другого какого-то кино.
Особенно, когда там веселье. Очень неудобно отрывать людей от их повседневных радостей, особенно, если ты знаешь, что эти радости у них последние.
Я люблю такой момент, секунда тишины (пусть даже внешне звуки как будто есть, музыка, там, все дела, иногда крики) прежде, чем прозвучат выстрелы, тот момент, когда все все понимают. Мне нравится осознавать, что где-то в этих головах проносятся мысли, за которые больше не зацепятся другие мысли. Что сейчас все остановится — этот ток разума.
Мы были в однушке, пахло бухлом, потом и вкусной жратвой, в точности как на наших вечеринках.