— Ну эй! Чего ты ломаешься? А то поглядите какая целка!
Ника нахмурилась, слова эти явно дались ей с большим трудом.
— Ты вроде хороший. Не хочешь меня обижать.
— Ну, да, иди сюда, давай я тебе еще лучше сделаю.
— Да я ВИЧовая, — сказала она и утерла злые слезы, тут же выступившие на глазах. Я смотрел на нее несколько секунд, а потом махнул рукой.
— Да ладно.
— Да ладно?
— Значит, секс только в презервативе? Никаких детей? И, возможно, я умру? Бля, это по мне!
Вопль тридцатый: Буджум
Совсем под утро мне отчего-то приснилась Люси. Не знаю, что ей было надо. Вроде уже все это быльем поросло, и уже давно в моей жизни не было ни Люси, ни вообще ничего тогдашнего.
Но вот приснилась мне. Она была похожа на ангела со своими сияющими голубыми глазами и золотыми кудряшками. Помню, мы были у моря, того, которое я видел в Мурманске, и я лежал на каменистом берегу, а она стояла надо мной и смотрела, не то загрустив, не то задумавшись.
И я сказал, помню:
— Иди сюда.
А она покачала головой.
— Ты чего молчишь? — спросил я.
Люси смотрела и смотрела, а потом вдруг улыбнулась мне так, словно за что-то меня простила.
— Люси в небе с бриллиантами, — сказал я. — Господи Боже мой, до чего я тебя любил тогда, и как давно это было.
Люси прижала кончики пальцев в своим губам, а потом наклонилась ко мне, так что я увидел в вырезе ее давно не модной блузки крепко стянутые бюстгальтером сиськи. Люси в небе с бриллиантами наклонилась и прижала свои теплые, нежные пальцы к моим губам.
Очнувшись, я, еще в полусне, почему-то вспомнил, как мы, после трудного рабочего дня, (какие тогда были молодые и сильные, Господи) пошли пить и внезапно обнаружили себя в три часа ночи на Кремлевской набережной. Представьте только, какая красота? Тоненькая полоска рассвета в дальнем уголке неба, но в целом — ночь еще, темная ночь, сияет луна, прямо над звездой в Спасской башне, будто бы эта алая звезда — тоже небесное тело, и дом ее в небе, как у всех других звезд.
И великолепная кирпичная лента Кремля, и черный блеск Москвы-реки с кровавыми отсветами фонарей, улегшимися на ней.
Господи, какая это была красота. Я вдруг тогда очнулся, как после долгого сна, мы были такие пьяные и так смеялись. Казалось, мы одни на земле живем, и вся она — нам дом.
И вот я понял, что пинаю свою барсетку со всей кассой, и она взлетает и несется в сторону Люси, и Люси, моя благоразумная Люси, снова подкидывает ее вверх ножкой в розовом кроссовке и отправляет мне.
Какие же мы были пьяные, и какие счастливые, и как мы убивались на следующее утро, потому что, если бы барсетка с моей кассой улетела в Москву-реку, мне оставалось бы только за ней прыгать, туда, в расчерченную красным золотом черную гладь.
И мы это, каким-то краешком ума, я думаю, осознавали, тем было веселее гонять эту проклятую барсетку с криками и смехом по набережной.
Никогда в жизни у меня не бывало больше шанса поиграть таким дорогим футбольным мячом. Помню, потом, протрезвев, я смотрел на эту барсетку в пыли и грязи, и мне думалось: а умеем же развлекаться.
Я был счастлив, честное слово, и много раз. Гоняя барсетку, набитую немереным количеством бабла, точно был. И Люси, думаю, куда бы ни закинула ее судьба, вспоминает наш ночной матч на Кремлевской набережной.
Почему-то мне показалось, что вся моя жизнь, размотавшаяся от той ночи, мне приснилась, и сейчас я очнусь в общаге, гляну на свою грязную барсетку и пойду торговать на Рижский рынок. Потом дела у меня пойдут в гору, мы с Люси поженимся, и она нарожает мне маленьких люсят. Люсята вырастут, и мы будем рассказывать им, как играли в футбол первоначальным капиталом.
Я открыл глаза и увидел белый, ровно выкрашенный потолок, не общажную трещину, не желтые разводы с черными точками букашек, а чистую, райскую белизну.
Пронесся уже этот поезд мимо нас с Люси и моей наполненной деньгами барсетки.
Теперь я таких барсеток без потери самообладания в Москву-реку могу сотню скинуть, а то и тысячу.
Рядом лежала Ника. Рот у нее был приоткрыт, на подушку текли ВИЧовые слюнки (хотя Ника и говорила мне, что слюни не заразные, все равно где-то в глубине души я не мог отделаться от этой мысли).
Настроение у меня тут же испортилось. Вспомнил наш с мамочкой вчерашний разговор. Что-то я к ней пришел, сам не знаю, зачем, может, так просто, поглядеть на нее.
— Мама, — сказал я. — Я завтра в Ашхабад лечу. Надо кое-какие дела уладить.