И я такой:
— Ну как так-то?
А медсестра мне толстая говорит:
— Правила такие, на весы встань.
Взвесили меня, рост измерили, кровь взяли и даже блох проверили. У медсестры толстой оказались нежные-нежные руки, как у девушки любимой, было круто. И я говорю:
— Да может еще посмотрите. Разные же есть места, где блохи.
А она мне:
— Обойдешься.
Понятное дело, к проколам у всех интерес был, но я такой:
— Прививку кололи от тубика. Перекалывали.
Ну все такие, конечно, знаем твои прививки. Дали одеться в какую-то пижаму уродскую, посадили перед врачом. Он был мужик такой, знаете, расплывшийся, распечалившийся. Знаете, как жирные скучают? Вот так он скучал, опиумный типа курильщик с рожей красной, как помидор, и каким-то странным, немножко инопланетным лысым черепом, будто у индейца. Он поглядел на меня и сказал:
— Ну, с чем приехал? Сам-то понимаешь?
Ему от меня было муторно и скучно, и мне срочно захотелось, чтобы толстая женщина снова почесала мне голову.
— Да это, — сказал я, стало вдруг так неловко. — Ну, я.
— Что ты? Имя-фамилию помнишь?
Глаза у него были запавшие, несмотря на широту такой морды, смотрел он на меня как бы из глубины себя.
— Юдин Василий Олегович, — ответил я. — Шестьдесят…
Тут сложность возникла, я вдруг цифру забыл, подергал коленкой и сказал:
— Восемнадцать лет мне.
Вот почему я цифру эту забыл-то, хуя какого, спрашивается? Я так думаю, мужик себе там решил, что я идиот.
— Так чего приехал? — спросил он меня.
— А мне здесь не рады?
Врач усмехнулся, как будто в усы, которых у него не было.
— Да здесь всем не рады. От темы уходим?
Он все записывал что-то, с быстротой прямо-таки волшебной — я обалдел, никогда не видел, чтобы так быстро писали. Когда я молчал, он тоже писал.
— Да не. Ну, я это.
Тут я перешел на шепот трагический:
— Квартиру взорвать хотел.
И он почему-то тоже стал шептать.
— Зачем?
— Да так, — ответил я. — Задолбало все. Я жить не хочу.
Кабинет был маленький, а врач был большой, они как бы друг другу не соответствовали, и у меня даже возникло такое ощущение иллюзии, обмана зрительного. Голова закружилась, затошнило, и я подался к дяде доктору так, что даже ощутил, как изо рта у него пасет.
— Хуево мне, — сказал я. — Так хуево вообще.
— Понятно, — ответил врач. — Лечиться будем?
— Будем, — сказал я.
Я же, и тут не до шуток, правда вылечиться хотел. Не вылечусь, подумал, житуха у меня будет тогда ой-ей-ей. Так и вышло.
А врач заулыбался сразу, словно я ему конфетку дал, раскрыл бегемотью пасть и сказал мне большое, чистое, человечье "спасибо". То есть, он сказал:
— Вот и славно.
Но прозвучало точно как "спасибо". Дальше, уже с заметным облегчением, он меня спрашивал про алкогольное опьянение, про прививки мои от туберкулеза, но как-то без желания до истины докопаться, а по-быстрому.
— В наблюдательную палату тебя положим сейчас, — сказал он. — Проявишь себя хорошо, в общую переведем. Баловаться не советую.
Я уж не знал, как он там себе представлял, чтобы я тут баловался.
Мужик, хороший мужик, по кличке Полковник, меня проводил. Он был усатый до анекдотичности, такой мировой человек, все время смеялся, как дед мороз на утреннике, и спину прямо держал. Кто его знает, почему его Полковником звали? Да и какая разница, психи ж придумали, может и не было причины никакой. Из всех медбратьев он, по итогам, мне понравился больше всего, не было в нем медбратской подлости и надменности.
Он мне сказал:
— Из наблюдательной палаты можно выходить, но недалеко. В коридоре около двери можно посидеть. В сортир с кем-то, в столовку — с кем-то. Понял меня?
— Ага, а зачем мне в палату наблюдательную?
— Потому что ты остренький, — ответил Полковник. Я покрутил пальцем у виска, и Полковник заржал.
А какие там были двери! Загляденье, а не двери! Как в бункере! И открывались они суровыми людьми и с помощью специальных таких ключей, похожих на ручки, оторванные от окон.
Я, надо сказать, сначала зассал там всего. Двери с лязгом таким закрывались, медсестры все время покрикивали на кого-то, полно было бритоголовых (вошевых, то есть), беззубых мужиков, уродов всяких с ебалами перекошенными или даже не уродов, но с лицами такими пластилиново-печальными. Люди шатались по коридорам, в основном, особо козырные ели конфеты. Телик был, не без этого, и перед ним два ободранных диванчика в ромашку, на них — час пик, сгрудились все, медики и больные. Диктор говорил что-то успокаивающее про Чернобыль, показывали бравые вертолеты.