- Не верьте. Врут люди.
- Надо же... а все-таки... если родина попросит...
- Вот когда родина сама попросит, - Себастьян кинул галстук на пол, - тогда и поговорим, а теперь будьте так любезны...
- Буду, несомненно...
- Хотя нет, постойте. Что у вас есть на Белялинского? - раз уж приперся тут со своими домыслами препогаными и настроение столь замечательное испортил, пусть пользу делу принесет.
- Белялинский... - Лев Севастьяныч изобразил глубочайшую задумчивость. - Вы ведь с ним знакомы, верно? Бывали в их доме...
- Я много где бывал, - Себастьян и рубашку стянул, с трудом удержавшись, чтобы не вытереться ею. Ощущение грязи не исчезло, напротив, усилилось.
- Что ж... простого звания... всего, что говорится, достиг сам. Начал с небольшой лавки скобяных товаров. Дело пошло и лавка разрослась. Потом был магазин и другой, и третий. В числе первых ему удалось получить разрешение на торговлю с Хольмом... проверку их тоже прошел. Возил сперва всякую мелочь. Грабли. Лопаты. Дверные ручки и засовы. После перешел на похоронные принадлежности...
- Когда?
- Когда? - переспросил Лев Севастьяныч и задумался, на сей раз не притворно. - Когда... дай, Вотан, памяти... а лет так с пять тому... меня только назначили. Помнится, первый груз я еще лично досматривал. Каждый гроб велел вскрыть...
- И что нашли?
- Две дюжины шелковых чулок и перчатки лайковые. Пять пар.
- Сотрудничает?
Лев Севастьяныч слегка поморщился.
- Исполняет долг... кстати, весьма и весьма ответственный человек, если подумать, несколько раз крепко помог нам... информация, княже, это многое, если не все...
- Информация, значит... информация...
- Он не тот, кто вам нужен, - Лев Севастьяныч поднял шляпу, которую водрузил на макушку и прихлопнул ладонью, чтоб села покрепче. - Я говорил с ним. Тихий суетливый человечек, озабоченный исключительно денежным вопросом. Его вершина - шелковые чулки без декларации...
...в этом он ошибался.
Себастьян был уверен, что дражайший пан Белялинский, с которым ему ныне днем случилось иметь беседу, куда как непрост.
И на умирающего он похож не был. Напротив, выглядел весьма и весьма бодро.
...сидел в ресторации, будто бы ждал.
Столик круглый под пальмою.
Скатерка белая с красным шитьем опустилась до самого пола, скрывая и колени пана Белялинского, и тонкие изогнутые ножки столика. На скатерке - ваза с фруктами.
Тарелочки.
Салфеточки.
Серебро столовое. Стекло сияющее до того, что глядеть больно. И в этом серебре да стекле отражалось бледноватое лицо пана Белялинского. Щеки его пылали румянцем, и сам он, слегка ошалевший, но явно радостный - уж не с графинчика ли настою на перце и лимонных корочках, которым радостно Себастьяна попотчевал - выглядел беспредельно счастливым.
- Пейте, пейте, - он самолично наполнил рюмку на высокой ножке и подал Себастьяну. - А то я заказал, а пить... пить неможно, сердце, понимаете?
И рученьку к груди приложил.
- Вчера вот грешным делом прихватило, думал, душу богам отдам... ан нет, попустило... и вот такая радость, такая радость... - он осекся, понимая, что счастье его незваные гости не готовы разделись. И чуть тише пролепетал. - Такая радость...
- Какая?
- Ах, оставьте, князь... вы к нам уже и не заходите... совсем дорогу позабыли... Ганна обижается... а узнает, что я тут с вами... - он кивнул на чарку, - и вовсе... знаете, у моей Ганны характер не сахарный. Не женитесь... послушайте моего совета... человека, который думал, что он в браке счастлив, а после осознал, что сие счастье - исключительнейшим образом иллюзия дурная.
Он всхлипнул тихонечко и, рюмку отнявши, опрокинул ее. Занюхал перцовку кусочком яблока и всхлипнул:
- Извести меня пытается...
- Заявление подавать будете? - поинтересовался Себастьян, отодвигая стул. Но Катарина покачала головой, мол, постоит лучше.
- Заявление? Ах, бросьте... какое заявление? Скажут, оклеветал... а я не клеветник... я понимаю, прекрасно понимаю, она ведь ничего дурного не делает, а что пилит, так все такие... и что лекарства не купила... мы разорены... почти разорены... что-то я много говорю.
- Вы гробы возите? - Катарине надоело слушать этот пьяноватый лепет. А было ясно, что пан Белялинский изрядно набрался, уж не понятно, с радости ли иль с печали.
- Гробы? - он растерянно моргнул. - Гробы... ах, да... гробы... вожу... вот давече привез двадцать штук. Двадцать!
Он поднял палец.
- Куда?
- Туда, - пан Белялинский махнул рукой. - Смотрите, пан воевода... женщины, они все такие... сперва сладкие и ласковые, что зефир твой...
Он огляделся, но зефира в обозримой близости не отыскал и потому наполнил рюмку вновь. Поднес крепкою рукой к носу, скривился.