Ловец бабочек. Мотыльки
Карина Демина
Глава 1. Где пан воевода изволит выбирать гробы в следственных целях и для личного пользования
Если вам нечего делать, то не надо делать этого здесь.
…суровые будни одной заставы.
Утро у гражданина Понятковского не задалось.
Во-первых, он проспал, чего за ним не водилось в последние полста лет. Во-вторых, сон — в кои-то веки Герберт Понятковский был удостоен этакой чести — был самый что ни на есть обыкновенный, про работу, а потому совершенно не понятно, отчего это Герберт так увлекся. В-третьих, сломался будильник, подаренный еще матушкой Герберта Понятковского и с немалым успехом переживший два неудачных брака. Было еще и в-четвертых — Герберт Понятковский от души ненавидел от такую погоду, когда и снежит, и холоду нормального нет, а потому снег получается мокрый, липкий. В снегу этом застревали и лошади, и люди, разбивая его, что ногами, что копытами в безобразное месиво. А месиво затекало в ботинки, несмотря на галоши, и портило обувь.
А Герберт Понятковский был существом в высшей степени рачительным.
И туфли, купленные на похороны последней супруги — женщины сквернейшего нрава и дурных привычек, которые и свели ее в могилу, а вовсе не его характер — рисковали утратить всякий внешний вид.
Он спешил.
Конечно, спешил, но…
С разумом! Именно! Не то, что иные, бегут по лужам, толкают людей степенных. Нет, Герберт Понятковский спешил именно так, как его учила матушка — упокой Хольм душу ее многострадальную — обходя лужи по краюшку и, коль случалось им вовсе бескрайними быть, выбирая путь по ледяному месиву тщательно, осторожно. Успокаивало, что собственные клиенты Герберта, коль случалось им появляться в столь ранний час, были терпеливы и незлобливы, в отличие от беспокойных их родственников, но с родственниками он ладить давно уж приучился.
Он успел добраться до конторы.
И даже снял замки числом четыре. Не то, чтобы Понятковский и вправду опасался ограбления — все ж товар у него был весьма специфического толку — однако не им установленные правила не ему и менять. Он избавил окна от ставен.
Нахмурился.
Стекла выглядели грязными, а ведь не прошло и недели, как их мыли под личным Герберта контролем. И вот… снег всему виной. И дождь. И что делать? Мойщиц приглашать? Или все-таки… зима грядет, а зимой… в тени-то особо не заметно… матушка, конечно, выговорила бы, она-то семейное дело блюла строго, но и клиент у нее иной был. Ныне-то люди всякое представление о приличных похоронах утратили, им подавай чего попроще, подешевле, а с дешевизны этой и налог уплати государству, и храмовую десятину, и аренду, и…
Мысли сделались грустны.
И от них на лице Понятковского застыло выражение величайшей скорби.
Он, вооружившись метолочкой из гусиных перьев, прошелся по залу. Смахнул пыль с выставленного на помосте образца модели «Возрождение».
Дуб.
С инкрустацией. И бронзовыми накладками, которые Герберт протер замшевой тряпочкой. Надо бы пастой отполировать, для пущего блеска, но…
…он расправил ленты на траурных венках.
И пересмотрел скромные, но полные сдержанной скорби букеты…
…матушка торговала живыми цветами, но Герберт от сего варианту отказался с немалым сожалением. Живые цветы были, несомненно, красивы, но убыточны. Искусственные, может, не столь хороши, но зато не вянут, да…
Он вытащил конторскую книгу.
Чернильницу.
Перо стальное.
Протер очочки, которые носил исключительно для солидности. Гребешком прошелся по редеющим волосам, уже понимая, что нынешний день, столь отвратительно испорченный поздним пробуждением, будет пуст и неудачен. И все же… все же матушка, чей портрет Герберт держал на столе, смотрела строго, всем видом своим показывая, что не потерпит от единственного сына малодушия.
Терпение, Герберт.
Терпение.
И случится на твоей улочке праздник. Вспомни хотя бы деда, личность серьезную, которую Герберту не единожды в пример ставили. Он был бедным мастеровым, едва-едва державшимся на плаву и, как знать, не сгинул бы он в долгах, если б не война. А поморская эпидемия опять же? Сколь много брезгливых и боязливых отказались от подобного контракту? А дед ничего, подписался и получил достойную плату. И сама матушка… эпидемий ей пришлось целых три пережить, и с каждой семейное предприятие богатело. А что Герберту не везет, так это пока…
…он ведь старается.
— Да, матушка, — сказал Герберт со вздохом. — Конечно… я понимаю… помню… терпение — высшая благодетель…
Он хотел добавить, что, верно, просто не приспособлен для этой работы, когда медный колокольчик звякнул. И дверь открылась, пропуская господина препримечательнейшей наружности. Он был высок и худ, темноволос, носат и нос сей живо напомнил Герберту птичий клюв. Темные глаза господина блестели, будто бы он, невзирая на вполне солидные годы и состояние — а костюм выдавал, что состоянием господин обладал немалым — измыслил некую каверзу, которую и собирался воплотить в жизнь.
За господином вошла девица внешности обыкновенной, но…
Вот не понравилась она Герберту. На первую его жену похожа. То же обманчиво миловидное личико с некоторой сладкою припухлостью даже, но жесткая линия губ и квадратный подбородок выдавали характер жесткий.
…супруга всякую мягкость утратила на третий день общей жизни, превративши оную в сущий кошмар…
— Доброго дня, — произнес господин, озираясь с немалым интересом.
Щелкнули каблуки туфель. И сами оные туфли, как обратил внимание Герберт, мало того, что были на диво хороши, так еще и дразнили изрядным блеском.
— И вам доброго, — Герберт изобразил легкий поклон.
Говорил он тихо.
Сдержанно.
С достоинством.
И руки сцепил в замок, дабы удержаться и не поправить бутоньерку.
— Сочувствую вашему горю, — сказал он, разглядывая гостя.
…и костюмчик-то не белый, как ему подумалось сперва, но цвета слоновой кости, аккурат, что матушкино погребальное платье — ткань пришлось из королевства выписывать. И супруга, которая еще супругой была, помнится, очень убивалась, что такая красота в могилу уйдет. А понявши, что уговоры не действуют, устроила безобразнейший скандал с битьем посуды.
…цвет хорош, но непрактичен.
…тем более для костюма. Сам Герберт привык к нарядам из серого сукна, в которых смотрелся строго и хорошо.
— Спасибо, — гость вытащил платочек и смахнул несуществующую слезу. Девица скривилась. То ли горе их вовсе не было общим, то ли…
Додумать Понятковский не успел.
Гость отодвинул его в сторону, причем сделал это легко, хотя весу Герберт был изрядного — сказывался, что образ жизни, что любовь сердечная к пирогам — и решительным шагом направился в глубь выставочного зала.
К образцам, стало быть.
Остановился у соснового гроба. Поцокал языком.
— Это простая модель, — поспешил объяснить Герберт. — Суконная обивка, цвет можно выбрать…
Он с некоторой поспешностью — все же гость внушал непонятную робость — раскрыл альбом с образцами.
— Да и ткань, собственно говоря, тоже… и посмотрите, невзирая на кажущуюся простоту, изделие выглядит дорого. Дерево мы тщательно обрабатываем… никаких заноз… покрытие лаком…
— Чудесно…
— Если изволите взглянуть… все-таки сосна — это, как мне кажется, чересчур просто…
…а одежда гостя выдавала, что человек он скорее состоятельный и состояния немалого, этакому сосновый гроб и для тещи покупать невместно…
— Вот здесь у нас представлены самые изысканные модели. Обратите внимание на эту… материал — лиственница… выполнена в белом цвете. Обивка — атлас оттенка топленого молока. Впрочем, есть и иные… очень хорошо смотрится с обивкой в темном цвете. Можно украсить…
Герберт выдохнул, ибо никогда-то он не любил долгих бесед, даже когда сие требовало дело. Он вытащил из рукава платочек и отер лоб. Надо же, испарина… а супруга, та самая первая, подавшая на развод и наглым образом потребовавшая половину семейного дела, смела заявлять, что будто бы Герберт сух и эмоционально скуп. И потому с ним жить невозможно.