Краска.
Себастьян вытер лицо ладонями.
Конечно… голову покрасили… может, она вовсе не настоящая, папье-маше или воск там. Дурной розыгрыш… но чутье подсказывала, что надеяться на этакое счастье нельзя.
Себастьян подошел поближе.
А ведь знакомый.
Как его…
Себастьян мотнул головой, в которую упрямо лезли мысли о скорой женитьбе… голова? Подумаешь, голова… голова свадьбе не помеха. Никуда она, в отличие от невесты, не денется. Ее, если уж Себастьян так беспокоится, вовсе в храм взять можно.
Свидетелем.
Он сунул палец в ухо, пытаясь приглушить мерзкий шепоток.
- Что вы делаете? – взвизгнул пан Мимиров, на голову взиравший с суеверным ужасом. – Почему вы ничего не делаете! Сделайте что-нибудь!
- Сделаю, - вполне миролюбиво пообещал Себастьян.
…и этого свидетелем…
…и всех, кто в управлении есть… радость-то какая… столько лет одиночества.
- Еще как сделаю, - Себастьян изо всех сил попытался сосредоточиться на голове.
Местечковый живописец.
Тот, который государев портрет сотворил. Он еще время от времени заводил беседы престранные о живописи. В живописи Себастьян ничего не понимал, потому беседы и не завязывались. Что еще о нем Себастьян знает?
Ничего.
Случайный человек… но почему голову отрезали? И не просто… выкрасили вот старательно… лицо белым, глаза закрытые черною краской подвели…
Губы красные.
Алые даже.
И потому смотрится голова празднично, ярко.
- Ужас какой, - отмерла панночка Гуржакова, и глаза закатила, но убедившись, что единственная кушеточка занята, лишаться чувств передумала. Панночка Белялинска меж тем соизволила глаз приоткрыть, а сестрица ее верещать перестала. И в кабинете повисла зловещая тишина.
Себастьян снял треснувший телефонный рожок.
- Некроманта ко мне… и ведьмака тоже.
Глава 3. О прошлом, которое не отпускает
- Дорогой, почему у тебя спина расцарапана?
- Ах, дорогая, я так устал… меня орел нес!
…пример из книги пана Пшинятовского «Мужчины не врут или 1001 правдивый ответ на все случаи жизни», имевшей небывалую популярность средь читателей.
Катарина присутствовала на казни.
Не то, чтобы в этом и вправду была нужда, скорее уж она сама желала убедиться, что это существо, не имевшее права именоваться человеком, умрет. Нет, она не испытывала ненависти, и мести не жаждала, скорее уж полагала казнь средством остановить того, кто, оказавшись на свободе, несомненно, продолжит убивать.
И поэтому она пошла.
Отговаривали.
Коллеги.
А Хелег лишь брезгливо поджал губы, бросив:
- Если ты полагаешь, что тебе это нужно…
Его неодобрение ощущалось явно, было соленое, как трехгрошовое печенье, которое Катарина покупала в булочной на углу – только там умели делать такое, сухое, прожаренное, с крупинками соли, вплавленными в темную хрустящую корочку.
Хелег не одобрял и печенье.
И работу ее, такую неподходящую для женщины. Впрочем, он был слишком хорошо воспитан, чтобы выказать это неодобрение. А ощущения… что ж, пускай себе.
Итак, Катарина присутствовала на казни.
Она не спала всю ночь. И встала с покрасневшими глазами. Умылась холодной водой – горячую давали в четверть восьмого, и это неудобство, в общем-то обычное для Гельмгарда, тоже раздражало Хелега. Из-за воды и еще из-за соседей, которые частенько засиживались заполночь, отмечая очередной какой-то праздник, Хелег предпочитал ночевать у себя.
В то утро она особенно остро ощущала свое одиночества. И от этого одиночества, которое некогда казалось недостижимой роскошью, Катарине хотелось выть. Если бы Хелег…
…она может к нему поехать. И быть может, он обрадуется. Конечно, вида не подаст, но взгляд смягчится. И в голосе появится знакомая мягкая хрипотца.
…у нее отгул. А у Хелега выходной. И они могут провести целый день вместе. Такого не случалось, да никогда не случалось, то одно, то другое, вот и оставались на откуп куцые вечера, которые было жаль тратить на кинематографические сеансы, парки и прочую ерунду.
Они ведь взрослые.
Но в то утро Катарине хотелось стать ребенком. Она чистила зубы, отсчитывая про себя количество движений щеткой. Потом так же тщательно расчесывала волосы. Одевалась.
Серая блуза.
Длинная юбка с двумя рядами пуговиц.
Жакет.
На шею – синий платок.
Шляпка круглая. И… и она сама себе непривычна в этом облике. Чудится в нем некая фривольность, легкость непонятная, неуместная.