Пока пил кофе, из коридора донеслось шлепанье босых ног, скрипнула дверь в ванную комнату, зашумела вода.
— Кофе? — кричу.
— Доброе утро! — кричит Наташка в ответ, перекрикивая шум воды, — зубы чистил?
— С сахаром?
В дверях появилась Наташка. Обнаженная. С распущенными волосами. С морщинками от подушки на щеках. С влажным лицом и заспанными большими карими глазами. Милая. Любимая. Желанная.
Я отставил в сторону чашку и тихонько зарычал. Она усмехнулась и махнула рукой:
— Умойся, а?
— Плохо выгляжу?
— Отвратительно.
— Ах, да. Тебе тоже доброе утро, — говорю, — Тогда приму ванну. Ты со мной?
— Неа. Пока ты принимаешь ванну, я сделаю и прикончу пару бутербродов, — Наташка чмокает меня в щеку и мягко подталкивает ладошкой в сторону коридора.
Пока я оприходовал зубной щеткой зубы и стоял под тугой струей горячей воды, окончательно просыпаясь, Наташка на кухне, судя по звукам, готовила завтрак. Когда я вышел, то обнаружил ее, стоящей у микроволновки и что-то регулирующей на панели управления. На подоконнике, возле недопитой кружки с кофе, расположилось блюдечко со свеженарезанным хлебом и кусочками сыра.
— Привел себя в порядок, — говорю, — требую поцелуя.
Она чмокнула меня в щеку и поморщилась:
— И не побрился! Не любишь ты меня, Павел. Любящие мужья бреются с вечера и каждый день, а ты раз в неделю, да и то не всегда.
— А мне, может, вера не позволяет, — отвечаю, подходя к подоконнику, — и вообще, любящие жены не обращают внимания на то, бритый муж или нет.
— Еще как обращают!
Микроволновка щелкнула. Наташа тотчас извлекла из ее недр две тарелки с каким-то сладко дымящимся варевом и поставила на подоконник. Рядом же поставила свою чашку кофе. Три ложки сахара ей приходились в самый раз. Я втянул носом воздух, блаженно улыбнулся и открыл было рот, но она перебила меня, подняв вверх руку с зажатой вилкой:
— Сначала завтрак, секс — потом.
— Ты читаешь мои мысли! — восклицаю, — ты не человек, а кибер-элементаль из Ниши! Нельзя так! Запрещено.
— Женщинам разрешено, — говорит, отправляя кусочек дымящегося варева в рот (кажется, это была запеканка в соусе), — если бы мы, женщины, не умели читать ваши мысли, то вы бы, мужики, уже давно деградировали бы в неизвестно кого, ушли бы из города и сбивались бы в стаи по лесам и болотам.
— Я бы ушел в Нишу, — говорю, и тоже приступаю к завтраку, — там, говорят, спокойнее… Запеканка?
— Она самая.
— Бесподобно.
Наташа подмигнула.
— Нет, правда, вкусно! — говорю, — Разве я могу тебя обманывать?
— Только попробовал бы!
Картинно скаля зубы, я склонился над тарелкой и два приема съел запеканку, без вилки и рук.
— Скатерть! — смеется во весь голос Наташка.
— Скатерть мне не съесть, — говорю глухим басом, — мне больше по вкусу черноволосые молоденькие женщины!
— Дурак!
— Ага! — вскакиваю из-за стола.
Наташка с визгом подпрыгнула, но не подумала сопротивляться. Я обвил ее талию, поднял на руки и понес в спальню.
— Дурак! Дурак! Дурак! — сквозь смех кричит Наташка, бьет меня кулачками по плечу, — я же еще не позавтракала!
— Пещерные люди все дураки! — кричу, — молилась ли ты на ночь, любовь моя?
— Утро на улице!
— Тогда на утро молилась? А? Впрочем, неважно.
Я бросил Наташку на кровать. Халат ее распахнулся.
— К черту завтрак! — говорю.
И Наташка совершенно не против.
2
Через час раздался звонок в дверь. Это пришел Пройдоха собственной персоной.
— Ага. Пашка. Здорово, — говорит Пройдоха, и лезет обниматься.
Вчера вечером мы с ним виделись, но Пройдоха обнимается так, словно вновь встретил меня после трехлетнего заключения. Что ни говори, а обниматься он любит. Дай только Пройдохе обниматься, так он хоть целый день на это потратит, зараза, Сам щупленький, худой, как вешалка, носатый, а обнимается цепко, пальцами в плечи вцепился, аж кости трещат.
Сопит в ухо:
— Эх, Грозный. Знал бы ты, как я тут без тебя скучал эти годы. Не передать. Я тут водочки захватил, ага, сейчас нацедим!
— Никакой водочки! — говорю, — сегодня делами заниматься будем. Негодяя с Сан Санычем видел?
— Нет. Звонил. Обещают быть.
Кряхтя, Пройдоха наклонился и стал расшнуровывать ботинки. На самом деле его звали Колей Ивановым. Восемь лет назад мы с ним вместе университет программирования заканчивали. Только я не закончил, ввиду некоторых конфликтов с деканом, а Коля защитил диплом и пошел работать по специальности. Пару лет он продержался в унылом и затхлом УНИИ им. Голубева, потом плюнул на все и решил пуститься на вольные хлеба. Сунулся в Нишу пару раз, взломал несколько баз данных, пустил вируса по сети, заработал сколько нужно, а теперь живет редкими заработками и ни на что не жалуется.
Пока Пройдоха разувался, в коридор выглянула Наташка:
— Коля, привет. Завтракать будешь?
Пройдоха, не разгибаясь, поднял пунцовую от напряжения голову и кивнул:
— Спасибо, Наташа, я уже позавтракал, ага. Две котлеты.
Расшнуровав ботинки, он стыдливо оттянул дырку на пятке, взял звякающий пакет и направился следом за мной на кухню.
— Давно здесь не был, ага, — произносит Пройдоха, оглядываясь, — пару раз забегал, пока тебя, ну, того, а с тех пор не забегал. Гостинцы только.
— Знаю я о твоих гостинцах, — сажусь на табуретку, около окна и поглядываю на улицу, — Наташка писала, молодец. Сам-то как живешь? Перебиваешься?
— На жизнь хватает, — уклончиво отвечает Пройдоха, ставит пакет на стол и садится рядом.
— Ты за водку не переживай, — говорю, — не пропадет твоя водка. Сейчас Негодяй придет, без закуски выдует, ты его знаешь.
— Ага, знаю. Я его пьяным ни разу не видел.
— Давай пока кофейку крепкого и по сигаретке.
— Завтракал недавно. Котлетами…
— Отказа не принимаю! — подхватывает Наташка, — в моем доме ходить голодным неприлично. Обижусь!
— Ну, не голодный я…
Сопротивление Пройдохи мы переломили общим протяжным воплем. Наташка, которая не терпит возражений в принципе, вновь включила кофеварку. Пройдохе пришлось смириться с неизбежным, хотя для вида он поскреб подбородок длинными пальцами и сказал, дескать, что на кофе у него с детства аллергия, а пьет он зеленый листовой чай в прозрачной чашке с обязательно фигурной ручкой и чтоб с сахаром рафинадом в коробочке.
— Обойдесся! — говорит Наташка, потом смотрит на часы, — ой, мне через полчаса на работе надо быть! Так, Павел, обслужи гостя, и чтобы все чинно было. Крепче кофе не наливать! Никакого рафинаду! Я вечером проверю, ясно?
Картинно пригрозив маленьким кулачком, Наташка выпорхнула из кухни.
— Может, водки? — бормочет сломленный Пройдоха, но я уже наливаю ему в чашку крепкого кофе.
— Водку будем пить позже! Мы же не алкоголики, чтобы напиваться до прихода остальных. Бутерброд?
Сломленный окончательно и бесповоротно Пройдоха взмахнул рукой, давай, мол, бутерброд, и я полез в холодильник. И вновь, пока резал я ножом замерзшее, ломающееся масло, накатили воспоминания. Лица показались где-то на уголке сознания. Всплыли тихие, шепчущие обещания, которые давал в темной, душной камере, глубокими ночами, когда только по голосу можно было определить кто где находиться и что делает. А ведь я многих своих собеседников в глаза не видел. Голоса одни… …Вон тот, хрипатый, видать в возрасте уже. То и дело его разговоры прерывались долгим, протяжным, захлебывающимся кашлем… а другой, издалека, молодой, пронзительно кричал, что он де темноты боится, лампочку хоть одну, самую тусклую включите, ироды… а еще один совсем близко, скрытый мраком, за толстыми решетками, спокойный у него голос, ровный, по-деловому человек говорил, умные речи толкал про политику, про Президента нашего, про Слонов. А еще про Нишу выпрашивал… Одного я запомнил — Владиком звали — просил у всех, кто раньше освободиться, письмо матери написать, сказать, что все хорошо, что кормят, вроде, неплохо, да и не бьют почти. Владик этот политический был, а значит — невозвращенец. Говорил, что едва самого Президента на тот свет не отправил. Какими-то ему одному ведомыми путями проник в Посольство и обложил весь подвал самопальными взрывными устройствами. Хотел и себя взорвать, а не получилось. Образования не хватило. Не взорвалось у него ничего: контакты отсырели, или неправильно соединены были. От отчаяния и попался. Адрес Владика я намертво запомнил — он его каждую ночь по нескольку раз говорил. Интересно, написал ли кто? Ведь до меня сколько людей освободилось. Или каждый думает, что предыдущий написал, и никто не пишет. Может, сходить, черкануть пару строк телеграммой?