Я развернулся и понял, что мы находимся в долине, окруженной горами со всех сторон. Как же здесь красиво! Безграничное небо над головой, зелень леса повсюду, насколько хватает глаз, а там, вдалеке, снежные шапки, сверкающие на майском солнце.
– Господь милостивый… – пробормотал я, позабыв и о задании, и о хмуром охраннике.
– Шевелись, малыш! – крикнул Филипп, который успел уйти довольно далеко. – Нужно добраться до города!
Будто околдованный Карпатами, я пошел за ним и понял, что во мне не осталось злости. Это прекрасное место исцелило мою душу.
– Ты знаешь язык, на котором говорят местные? – спросил я, нагнав Филиппа.
– Я знаю немецкий, – ответил он.
– Словацкий похож скорее на венгерский, чем на немецкий, – заметил я.
– Да что ты? В Чехии мне это не мешало.
– Потому что чешский близок к немецкому.
– Заткнулся бы ты, мистер умник, – беззлобно посоветовал громила. – Сам-то на каком можешь болтать?
– Французский, русский, немецкий, – начал перечислять я, – и английский, конечно.
– Что ж ты родной язык не назвал?
Меня будто молнией ударило. Я постарался сохранить бесстрастное лицо, но ледяные пальцы страха уже забрались под рубашку.
– О чем это ты? – мой голос дрогнул.
– Вы, Ловцы, те еще брехуны, но неужели ты думал, что Коллекционер не навел о тебе справки, прежде чем встретиться лично?
Всю жизнь я только и делал, что пытался сжечь мосты, связывающие меня с прошлым. Выходит, в этом деле я не преуспел.
– Болгарский, – прошептал я.
– Да, малыш, – кивнул Филипп. – Знаешь, а ведь твои родители…
– Хватит! – вспылил я. – Не желаю слышать о них, понятно? Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мою родословную. Пошевеливайся.
Я понимал: дело приобретает серьезный оборот. Коллекционер знает обо мне все, возможно даже больше, чем знаю я сам. Если в Ордене пронюхают об этом, мне конец. Проклятая жадность! Я мог просто отказаться от работы, стоять на своем до последнего, спокойно вернуться домой и продолжить жить как Арчи Аддамс. И ведь, нужно заметить, жизнь лондонского букиниста начала налаживаться.
Два последних вечера я провел на Хайгейтском кладбище в компании мисс Миллз и, не согласись я на авантюру, пошел бы туда и сегодня. Дебора открылась совсем с другой стороны – умная, веселая, дьявольски хитрая, она умела вести беседу виртуозно, словно занималась этим всю свою жизнь. Сама мисс Миллз утверждала, что проводит время с книгами, а не с людьми, во что я охотно поверил после того, как она вернула мне роман Шелли и пересказала его сюжет.
Мы гуляли до первых лучей солнца, обсуждали архитектуру, историю, искусство. В какой-то момент смеха ради перешли на французский язык и болтали на нем до рассвета. Признаться, единственный человек, с которым мне прежде было так же легко, – это Теодор. Разница лишь в том, что он мужчина и я не могу полюбить его сильнее, чем как друга, а вот Дебора… Да, мое сердце дрогнуло, а нутро распирало от восторга, когда я думал о ней. Ужасно.
Возвращаясь домой с последней прогулки, я думал о том, что пора это прекратить. Рано или поздно я уеду – таковы условия работы в Ордене. Если мы продолжим встречаться, репутация Деборы окажется под угрозой и, оставив Лондон, я обреку ее на одинокую жизнь. Ни один приличный мужчина не захочет связать с ней судьбу. Сидя в ванне, я раздумывал над тем, готов ли взять на себя такую ответственность, и решил, что нет. Пока мы не преступили черту, пока наши губы не узнали друг друга, я должен все прекратить.
– Штребске-Плесо, – объявил Филипп. – Мы пришли.
Я уставился на огромное озеро, раскинувшееся перед нами, на дома, окружающие его, и удивленно спросил:
– Так это не глухая местность?
– Курорт, – пояснил Филипп. – На Татры взбираются. Это как спорт.
Ну надо же! Человек сумел добраться даже до таких отдаленных уголков.
Мы вошли в городок и сразу же слились с потоком разномастных путешественников, спешащих по своим делам. Двухэтажные домики, отделанные камнем и срубом, приветливо распахнутые двери, пикантные запахи раннего ужина – мне нравилось здесь все.