– С одной стороны, зачем ты им теперь, а с другой…
Мне почему-то было совсем не страшно:
– И что самое забавное, я ничего не смогу противопоставить им, верно?
– Да, пожалуй. Однажды они таки достанут тебя – рано или поздно.
– Неужто я был такой уж невыносимой задницей?
– Не то слово!
Она обняла меня сзади и коснулась щекой щеки. В этом касании было столько любви, столько преданности, сколько, пожалуй, я за всю свою предшествующую жизнь вместе взятую не испытывал. Впервые я в полной мере осознал, насколько тёплые чувства возможны для призраков, насколько они изощрённее и чище, чем наши, человеческие. Кто мы после этого, как не живые мертвецы, слепые богачи, которые не ведают о собственном богатстве.
– Я буду защищать тебя от других, – с материнской заботой сказала Джонника. В её голосе нежность смешалась с латентной угрозой по отношению ко всем потенциальным недругам, и это было бесподобно.
Я усмехнулся. Ещё и получаса не прошло, как я хотел убить её, а теперь она предлагала мне своё покровительство, даже не предлагала – просто констатировала факт. Причём нисколько при этом не жеманничая, совершенно искренне и без задней мысли. Я переживал чувства призрака так же ярко, как если бы сам был нежитью, и потому нисколько не сомневался в подлинности намерений Джонники.
– Сколько у нас времени? – спросил я, разыскивая затерявшийся в полумраке горизонт. Не знаю почему, но мне безумно хотелось уцепиться за него взглядом. Возможно, для того, чтобы поверить в то, что внешний мир не обрушился, словно карточный домик, также как мой внутренний. Хотелось верить, что в нём хоть что-то осталось прежним, незыблемым.
– Немного. Надо полагать, дня два или три. Потом всё станет слишком очевидно.
– Это больше, чем может показаться.
– Для того, чтобы извести друг друга сожалениями о несбывшемся, вполне, но не для того, что я чувствую по отношению к тебе!
Это напоминало мгновение перед прыжком в бездну, которое словно застывает, но потом нещадное время толкает тебя в спину, и чьи-то глаза навсегда остаются позади, чтобы смотреть на удаляющийся стан милого.
– Так и есть, так и есть, Джонника… Я люблю тебя! Люблю, как не любил никого прежде. Люблю, хоть и понимаю, что ничего путного из этого не выйдет, что сама надежда пакует чемоданы. Увы, нам никогда не быть счастливыми вместе, но, знаешь, это и неважно, потому что я слишком сильно люблю тебя! – в порыве чувств я страстно обхватил её руки у себя на шее. Мои ладони беспрепятственно прошли сквозь них. Я испугался так сильно, что в оцепенении едва смог выдавить из себя: – Джонника, ты таешь!
Она пружиной отскочила в сторону и с ужасом уставилась на своё призрачное тело. Потом долго рассматривала собственные конечности и, наконец, медленно подняла глаза на меня. От неё повеяло растерянностью, затем тоской, а после и вовсе отчаянием. Она протянула руку, и я коснулся ладони кончиками пальцев. Я по-прежнему ощущал тепло, но пальцы проходили сквозь.
– У нас гораздо меньше времени, чем мы думали, – вместе со способностью развоплощать призраков, я постепенно терял возможность осязать и видеть их. Словно пытка, дар не пропал мгновенно. Капля за каплей, будто чары, которые таяли под утренним бризом…
– Когда знаешь, что такое вечность, – в сердцах сказала Джонника, – особенно сильно начинаешь ценить мгновения. Ибо нет у тебя ничего, кроме мгновения!
– Погоди, но ведь я всё равно ощущаю тебя, твои чувства, а такого никогда не было прежде.
– Это продлится недолго. Пока у меня хватит сил дарить себя. Прости, но призраки не слишком хорошо приспособлены для того, чтобы отдавать…
– Обещай, что ты не станешь тратиться ради меня!
– Я ничего не буду обещать.
Последний багряно-алый луч разрезал кайму горизонта там, где тучи оставили робкий зазор надежды. Он пробежал над морской гладью, взобрался по руке, отразился от глаз и ушёл высоко-высоко в небо, туда, где ангелы отходили ко сну. И никто уже не слышал наших молитв…
Впрочем, их было не так уж много. По большей части мы молчали, упиваясь последними минутами друг с другом. Было тяжело и в то же время неимоверно легко. Мы знали свою судьбу. Нам не на что было уповать. Пустые чаяния не терзали, заставляя пылать разум. Только покой и безмятежность…
Я сидел чуть впереди, Джонника – за моей спиной. Я не хотел видеть, как она окончательно растворится в вечернем сумраке. Что держало её рядом со мной, по сути, обречённым, теперь уже бесполезным и совершенно беспомощным? Что заставляло её идти против своей природы? Ответ был очевиден, и он наполнял смыслом каждый миг нашего существования.