Когда, набродившись с камерой до гула в ногах, он вернулся в общагу, Федька уже лежал в кровати.
– Чего так рано, Федот? – спросил Георгий. – Заболел, что ли?
– Да устал, как скот, – пожаловался тот. – С последней пары смылся и вот только что пришел. Объявления расклеивал. Ноги гудят, промерз, еле водкой отогрелся.
– Какие объявления? – удивился Георгий.
– Да насчет жилья. В смысле, варианты жилья ищу для обмена.
– А что тебе менять? – не понял Георгий.
– Ну, Рыжий, ты совсем тормоз! – хмыкнул Федька. – Не мне менять, а гражданам. Гражданам помогаю жилье поменять, сечешь? Слушай… – Он вдруг словно догадался о чем-то. – Может, и ты присоединишься? Вместе быстрей бы пошло. Это ж в разных концах Москвы, от Медведкова до Выхина мотаться – прикинь! А так бы – ты, например, в Солнцеве клеишь, я в Чертанове. Время – деньги.
– Ну давай, – пожал плечами Георгий. – Ты только объясни толком, что за жилье, каким гражданам…
– Завтра объясню, – пробормотал Федька. – Я уже отруба-аюсь…
Глава 7
Оказалось, что Казенав подрядился работать на какого-то мужика, который занимался расселением коммуналок. Федька клеил объявления в спальных районах, подыскивая варианты жилья для капризных жителей центра. Мужик платил немного, зато график работы был свободный, можно было не пропускать занятия.
– Но тебе же самому эти деньги нелишние, – засомневался Георгий, когда Федька изложил ему суть дела и предложил работать на пару. – Попробуй найди такую подработку…
– Кинь дурное, Рыжий, – махнул рукой тот. – Я, конечно, прижимистый хохол, но это все равно не деньги. Хотя в принципе работа перспективная. Только если не вслепую объявления клеить, а самому дело вести.
– Ну, это уж вообще, – покрутил головой Георгий. – Как это – самому? Ты, что ли, умеешь коммуналки эти расселять? Да там небось одних документов куча… Кинут, потом не расплатишься.
– Ну, куча, – кивнул Федька. – И чего? Думаешь, работодатель мой в институте выучился в бумажках этих соображать? Он, между прочим, вообще художник. Тут главное связи, а с бумажками разберемся как-нибудь, не глупее паровоза. Да ты разуй глаза, Жорик! Кто сейчас то делает, чему в институте учился? Ты Серегу Русского знаешь? Ну, который в прошлом году режиссерский закончил. Да ты его видел, он к Лорке недавно заходил – любовь у них когда-то была. Вот он, между прочим, вольфрам продает.
– Как это? – не понял Георгий. – А где он его берет?
Федька посмотрел на него, как на несмышленого младенца.
– Да нигде не берет, – разъяснил он. – Он его в глаза никогда не видал, вольфрама. Посредник он, понимаешь? Сводит покупателя с продавцом, рубит на этом бабки. Нарубит побольше – фильм снимет. Первоначальное накопление капитала, слышал такой термин? Типа Рокфеллера. Ты, Рыжий, совсем от жизни отстал со своей Марфой.
– При чем тут Марфа? – пожал плечами Георгий.
– Ну, ни при чем, ни при чем, – усмехнулся Федька. – Хотя, между прочим, поимей в виду, что таких девочек за голоту всякую мама-папа не отдают.
– Ты, Федот, свихнулся на своем первоначальном накоплении, – рассердился Георгий. – Я что, жениться на ней собираюсь, по-твоему?
– Ты, может, и не собираешься, – снова усмехнулся Федька, – но если она соберется, а особенно если Марья Самойловна решит, что пора ей за тебя замуж, – куда ты денешься? – Заметив, что лицо у Георгия каменеет, Федька поспешил вернуться к более спокойной теме: – Короче, можешь завтра и приступать. Только их самому надо писать, объявления эти, у меня уже рука отваливается, а машинка как назло сломалась. Я тут с одним приятелем договорился, он на фирме работает – пустит на компьютере постучать. Заодно технику освоишь, а то ходишь, как лох, а еще оператор.
Что и говорить, Федькина «помощь гражданам» оказалась очень кстати. Таганрогские деньги таяли как снег, на стипендию можно было разве что питаться, да и то хлебом с молоком. На помощь матери Георгий не рассчитывал: зарплату на ее швейной фабрике не давали с сентября, а шитье на заказ… Не такой уж выдающейся портнихой была мама, чтобы иметь богатых клиенток, а ее знакомые и знакомые знакомых сами жили с огородов, и им было не до одежды.
Георгий попытался было подработать в Москве так же, как подрабатывал в Таганроге, – съемками свадеб и детсадовских групп, но ему быстро объяснили, что в этой сфере все давно поделено и в его услугах никто не нуждается. К тому же требовался не его «Зенит», а аппаратура такого качества, какой у Георгия и быть не могло. Да еще какие-нибудь детские костюмы понаряднее, да реквизит… Он уже собирался отправиться на вокзал, чтобы разгружать по ночам вагоны – был же раньше такой способ подработки, он читал, – да тут как раз подвернулось Федькино предложение.
И какая же она необъятная оказалась, эта Москва! Георгий думал, что много бродил по ней, просто так или с фотоаппаратом. Но после недели расклеивания объявлений он понял, что центр, который он и в самом деле знал уже неплохо, это только сотая доля огромного неласкового города… А названия улиц! Никаких тебе Староконюшенных переулков – Пятая Шарикоподшипниковская, Газгольдерная, Элеваторная…
Были районы, которые вызывали у него просто тоску, – Бирюлево, например. Георгий и сам не мог объяснить, почему ему делается не по себе, когда, потолкавшись час в метро, он попадает в этот мрачный район. Было в здешних домах какое-то особое уныние, и, только присмотревшись, Георгий понял, когда оно возникает у него: когда он смотрит на многоэтажки с квартирами-малосемейками. Эти одинаковые дома, которых здесь было особенно много, напоминали соты – так часто были натыканы в них окна. Непонятно было, где же помещаются люди, как им удается выпрямляться во весь рост в своих квартирах, если окна верхних этажей почти прилеплены к окнам этажей нижних…
Федька тоже был не в восторге от окраинной Москвы.
– Еще говорят «спальные районы»! – возмущался он. – С кем там спать-то? Видал ты этих баб? Как лошади ломовые, а морды – на ночь увидишь, утром импотентом проснешься!
Работодателя Георгий не видел – с ним общался Федька, – да особо им и не интересовался: деньги платит, и ладно.
Были в его жизни дела более важные – беспокойные, тревожные и неясные. И главным таким «делом» была Марфа. Можно было сколько угодно злиться на Федьку, намекавшего на какие-то особые его отношения с этой насмешливой девушкой, но того, что особые отношения есть, не видеть было уже невозможно. Вот только Георгий не понимал смысла этих отношений ни со своей, ни с Марфиной стороны, и это волновало его, раздражало и даже злило.
Первой сессии тоже радоваться не приходилось. Камнем преткновения оказался английский, и Георгий понимал: даже если он вывернется наизнанку и вспомнит все, что знал в школе и забыл в армии, все равно не выучит язык до такой степени совершенства, которой требовала въедливая преподша Регина.
– Если уж вы поступили в институт, – весь семестр повторяла она, – меня больше не интересуют сопутствующие обстоятельства: качество преподавания в ваших школах, и как давно вы эти школы закончили, и есть ли у вас вообще способности к языку. Вы сами должны понимать, что совковое «моя твоя не понимай» теперь уже выглядит где-нибудь на Венецианском фестивале дико.
Глядя в Регинины презрительно сощуренные глаза, Георгий думал отнюдь не о Венецианском фестивале, а о том, что как пить дать не получит зачет. Так оно, разумеется, и вышло.
– Единственное, что я могу для вас сделать, Турчин, – холодно объяснила Регина, – это поставить вам зачет условно. Учтите, это первая и последняя моя вам уступка. Я просто даю вам возможность сдавать сессию дальше. Но после экзаменов придете ко мне еще раз. И если ваши знания опять будут так же блистательны…
Что будет в этом случае, она не уточнила, а Георгий счел за благо не спрашивать. Поэтому, чем ближе было окончание сессии, тем больше портилось у него настроение.