— И кто нибудь станет сочинять им такой бред?
— Я. На текстах для путеводителя можно заработать неплохо. Бизнес, как теперь говорят. Экскурсантам должно нравиться. Ах! так и щелкают аппаратами.
— Ты бы написал лучше, как к нам притопывали каждый вечер три ежика, прямо к миске для кошек. Кошки их прослеживали, но не трогали.
— Думаешь, это может быть другим интересно? Наше — только для нас. Нет, посмотрите лучше картину рядом. То же дерево, под ним она. Яблоко висит высоко, она тянется к нему на цыпочках, не может сразу достать — и не очень старается, вы присмотритесь к ее движению. Когда рука так поднята, особенно красиво приподнимается грудь — о! она это знает и не спешит изменить позу, тайком косит взгляд: вдруг он на меня любуется?
— Кто? Ты, что ли?
— Я не о себе.
— Но там никого не было, кроме нас.
— Как будто не знаешь.
— Ты про кого?… Господи! Да я же его всего раз другой видела. Он где то у себя жил, нам разрешил всем пользоваться, сам на глаза не показывался. Такой деликатный, и борода такая седая, красивая. Как ты можешь о нем говорить?
— Я и не говорю о нем. Я только о тебе.
— Постой, так ты все таки ревновал? Вот оно что! Наконец проговорился. А я-то думала: почему он вдруг так заспешил отсюда? Да еще причины придумывал… просто придумывал, я чувствовала.
— Ну вот, догадалась.
— Ты что, всерьез?
— А ты?
— Меня сбивает с толку твой юмор. Если это юмор. Я не всегда могу понять, шутишь ты или нет.
— Если б я сам всегда мог различить! Не слушай мою болтовню. Хотел обернуть что-то в шутку, но вдруг так ясно вспомнил… увидел тебя с яблоком в руке, твою улыбку, когда ты на меня посмотрела… Защемило вот тут…
Давно ли это было? Время еще не начинало отсчет, слова еще не найдены или не созданы. Неизвестный чужой человек стоит перед тобой, что-то в тебе еще сопротивляется сознанию, что сейчас он войдет, неумолимо войдет в твое существование, и ты его впустишь — позволишь собой овладеть. Хочешь этого или боишься? Страх утраты, через который надо пройти, чтоб от него освободиться, страх потерять еще не найденное, страх неизвестности, которую надо будет теперь называть жизнью.
Уходить никто на самом деле не заставлял — невозможно было остаться навсегда в неразбуженном не-времени, где дни слипаются, неотличимые один от другого, где возможностей больше, чем желаний, а на последних страницах залежалых журналов предлагают себя заранее разгаданные кроссворды. Вдруг затикали не существовавшие прежде часы. Только что поднималась к небу напряженная плоть агав — глядишь, отмерла, увяла. И с еще неясным чувством присматриваешься к отражению: не морщинки ли начали появляться около глаз?
Полустертая фреска на стене запущенной церкви. Чем больше осыпается изображение, тем больше можно в нем обнаружить. Он и она уходят из сада. Среди зелени светятся круглые, набухшие соком плоды. Нагие тела еще молоды. У него худое вытяну тое лицо, незрелая бородка, на выпирающем кадыке заметны юношеские прыщи. Встревоженный, ожидающий взгляд устремлен вперед. Она оглядывается прощально. Левая рука прикрывает стыдливо грудь. Нежный белый живот чуть выпячен. А лицо не выражает ни сожаления, ни отчаяния, улыбка понимающего превосходства чудится в уголке губ — может быть, потому, что рисунок их нарушен едва заметной случайной трещиной — предполагал ли ее худож ник?
О ком это? О нас, все о нас. О безнадежности всякой попытки запомнить, запечатлеть, навсегда унести с собой — вернуться будет все равно невозможно. Перебирай потом, если захочешь, цветные глянцевые фотографии. Потускнели засушенные в книге цветы — фотографии не выцветут долго. Они охотно подменят нестойкие воспоминания, очистят их от мешавшей когда-то пыли, потной духоты, докучливой мошкары. Местные жители готовы поддакивать восторгам приезжих — они сами бы не прочь перебраться отсюда куда-нибудь, где хоть вода по трубам течет каждый день для всех, даже горячая. Но не расхолаживать же туристов. Их восторгами кормимся.
Никуда невозможно вернуться — только попадать заново: каждый раз заново. Фреска в церкви: двое стран ников смотрят на купола, вскинув вверх острые подбородки. Тесные домишки лепятся на взгорке вокруг, сады уже пожелтели, яблоки почти все убраны. Набухает влагой темное облако, светится белая шатровая колокольня. Она любила рисовать эту церковь, яблоневые сады вокруг. Неподалеку играли в футбол мальчишки, он смотрел на них, покусывая травинку, потом отбил подлетевший мяч и попробовал войти в игру, но порвался ремешок на сандалии.