Гордей тихо собрался — и к дверям.
— Что, милок, веселье не впрок? — сказал дядя Опанас и засмеялся.
— Пусть идет, — отозвалась одна из молодок. — Ему с нами, старыми, неинтересно…
Возле клуба было шумно. Еще шел фильм, а во дворе чубатый парень без шапки склонился на скамейке над гармошкой. Несколько пар лихо перебирали каблуками — аж земля гудела. В стороне толпились любопытные. Гордей и сам остановился неподалеку.
— Здравствуй! — жарко дохнуло ему в шею.
Оглянулся — и приветствие застыло на губах.
— Откуда ты взялась?
— В гостях… Читал мое письмо?
— Читал…
— Почему же не отозвался?
— Долго говорить…
— Так почему и не побеседовать? Я не тороплюсь, а ты?
Он неосторожно коснулся ее руки, она поняла это по-своему и просунула ладонь к его запястью.
— Ты уже работаешь?
— Уже.
— На тракторе?
— На тракторе…
— Так и не научился разговаривать…
Они остановились у магазина, вокруг никого. Девушка прижалась к нему, сказала:
— Мне холодно.
— Ну и что?
— Погрей, какой же ты стал недогадливый!
Он взял ее руки в свои, начал легонько, словно нехотя, дышать на них, прикоснулся к пальцам губами — как раньше. Девушка подалась к нему, и он неожиданно для себя крепко поцеловал ее.
— Ты уже не сердишься? — выдохнула Ева.
— Извини, это, наверное, хмель. Пойми, я не могу так легко забыть все. Ты мне не чужая. Но не так это должно быть… В груди я носил бы льдинку… Может, растает, тогда я к тебе приду.
— Я сама приду к тебе, Гордейчик!..
В следующую субботу Ева опять появилась в Миньковцах. Родственники, к которым забежала на минутку, встревожились:
— Что-то случилось?
— Ничего не случилось.
— Тогда садись, ужинать будем.
— Не хочу есть… Пойду сейчас.
— Вот как! Куда же?
— В клуб… Переночую у вас, если вы не против, а ранехонько побегу к коровам.
— Разве у вас клуб развалился?
— А, не спрашивайте…
Что-то в груди Гордея дрогнуло, когда увидел ее, разрумяненную, с глазами, излучавшими радость. «В такую даль, в мороз…»
А через неделю она снова пришла. Добрые люди уже начали хитровато перешептываться. Девушка на это не обращала внимания, топтала тропинку к своему любимому.
При каждой встрече видит Гордей: тает девушка. Не уксус ли случайно пьет, чтобы похудеть, быть такой, как стильные городские девчата? Пощипывает у него возле сердца, а терпит. Встретятся — опять больше молчат. Расскажет разве что Гордей, как удобрения на поля вдвоем с Володькой Садовым возят, щиты для задержания снега ставят. Уже немного осталось той работы…
— Мы на ферме тоже не сидим сложа руки… Неужели у тебя, Гордей, слова для меня ласкового не найдется? Камень, и тот бы уже растаял, а ты… — У нее впервые блеснули слезы.
Гордей неуклюже положил руку ей на плечо:
— Ты не сердись. Характер такой у меня. И сам ему не рад.
Она повернулась к нему, рванула пальто:
— Не веришь, сомневаешься во мне? Так можешь убедиться — не изменяла я. Слышишь? Испугался?.. Эх, Гордейчик, Гордейчик, я ведь тебя такого разлюблю!
Застегивал ей полы пальто, прикрывал от холода, сажал на седые колоды. Обнимал жарко. Но чувствовал — не растаяла льдинка.
Выстрелило в саду первым цветом. За ним, словно белой шрапнелью, начали взрываться вишни, груши, черемуха…
За Миньковцами есть широкий овраг, густо обсаженный черемуховыми кустами. Там на зеленой траве лежал навзничь Гордей, выглядывая первые звезды. Ева сидела рядом, играя ромашкой.
Он коснулся ее руки:
— Что говорит цветок?
— Тайна.
Быстро подошла темень. Небо густо всходило звездами. Ева не успевала их считать…
Забросал, засыпал ее Гордей черемуховым цветом. Пьяная от черемухи, от его поцелуев, тихо смеялась, радовалась Ева. Теперь Гордей ее. Только ее. Теперь они всегда будут вместе…
Черемуха отцвела, зарозовела завязь на вишнях.
— Ты любишь детей? — спросила Ева.
Гордей нерешительно ответил:
— Дети — это счастье…
— Можешь считать себя счастливым…
Он долго целовал ее глаза.
А шел домой — сомнения одолевали. Кто-то из парней в армии говорил, что женщина в отчаянии готова на что угодно…
Зашел в дом, сел на скамью.
— Что такое, сынок?
— На работе допоздна… Потом с ребятами…
— А так ли оно? Говорят, Евка снова к тебе липнет… Совесть потеряла, бегает каждый вечер за десять верст. Смотри, чтобы до беды не дошло. Принесет в подоле, что тогда скажешь?