– О Боже, мне так жаль, – сказал Маккарти, не открывая глаз. – Со мной это творится весь день, с самого рассвета. И живот снова болит.
Джоунси и Бив обменялись встревоженными взглядами.
– Знаете что? – предложил Бив. – Думаю, вам нужно прилечь и поспать. Вы всю ночь были на ногах, боясь, что наткнетесь на приставучего медведя и бог знает еще кого. Наверняка измучились, устали и прочее дерьмо. Придавите часиков десять и будете как огурчик.
Маккарти уставился на Бива с такой униженной благодарностью, что Джоунси стало немного стыдно, словно он подглядывал под чужими окнами. Хотя лицо Маккарти было по-прежнему тускло-серым, на лбу выступили огромные капли пота и покатились по щекам, как прозрачное масло. И это несмотря на прохладный сквознячок, гуляющий по комнате!
– Пожалуй, – сказал он, – вы правы. Я устал, вот и все. Живот, правда, ноет, но это все стресс. И ел я незнамо что – ветки и, Господи, о Господи, все, что ни попадя. – Он рассеянно поскреб щеку:
– Эта чертова штука на лице очень скверно выглядит? Кровоточит?
– Нет, – заверил его Джоунси. – Обычное покраснение.
– Аллергия, – скорбно признался Маккарти. – Такое же у меня бывает от арахиса. Пожалуй, нужно прилечь. Самое оно.
Он поднялся, но тут же пошатнулся, и прежде чем Бив и Джоунси успели его подхватить, выпрямился и кое-как удержался на ногах. Джоунси мог бы поклясться, что выпуклость, казавшаяся солидным брюшком, почти исчезла. Неужели такое возможно? Или в бедняге действительно было столько газов? Трудно сказать. Одно ясно: выпустил он достаточно, чтобы рассказывать о таком чуде последующие двадцать лет, примерно в таком ключе: «Как вам известно, каждый год, в первую неделю охотничьего сезона мы собираемся в хижине Бивера Кларендона, и как-то в ноябре две тысячи первого, в самую жестокую метель, забрел к нам один тип...» Что ж, забавная история, люди будут смеяться над жалким говнюком, люди всегда рады посмеяться над беднягой, ухитрившимся пукнуть и рыгнуть на весь мир. Но, разумеется, Джоунси никому не признается, как едва не спустил курок «гаранда», приняв Маккарти за оленя. Эту часть он оставит при себе. Да и не стоит ни с кем делиться таким...
Поскольку одну нижнюю спальню занимали Пит и Генри, Бивер отвел Маккарти в другую, ту, где обычно спал Джоунси, предварительно послав другу извиняющийся взгляд. Тот лишь плечами пожал. В конце концов это вполне логично. Джоунси переночует вместе с Бивером, как когда-то в детстве. Кроме того, неизвестно, сможет ли Маккарти одолеть ступеньки: Джоунси все сильнее тревожило потеющее, оловянно-серое лицо гостя, тупой, какой-то оцепеневший взгляд.
Джоунси был из тех людей, которые, застлав постель, немедленно погребают ее под всякой всячиной: книгами, газетами, одеждой, пакетами и прочими мелочами. Пришлось поспешно смести все это на пол, перед тем как откинуть одеяло.
– Не хотите отлить, партнер? – осведомился Бив.
Маккарти покачал головой, не отводя зачарованного взгляда от чистой голубой простыни. И Джоунси снова поразил его остекленевший взгляд. Совсем как у тех голов, которые принято вешать на стену в качестве охотничьих трофеев.
И тут он внезапно, ни с того ни с сего, увидел свою гостиную в Бруклине, одном из самых престижных пригородов Бостона. Плетеные коврики, раннеамериканская мебель.., и голова Маккарти, укрепленная над камином. «Этого я свалил в Мэне. Здоровый был, скотина, фунтов сто семьдесят», – будет он рассказывать гостям на вечеринках.
Он закрыл глаза, а открыв, обнаружил, что Бив смотрит на него с некоторым беспокойством.
– Бедро скрутило, – сказал Джоунси. – Прости. Мистер Маккарти, снимайте свитер и джинсы. И, конечно, сапоги.
Маккарти воззрился на него с видом человека, очнувшегося от глубокого сна.
– Конечно, – проговорил он. – Еще бы!
– Нужна помощь? – спросил Бив.
– Господи, нет. – Казалось Маккарти вот-вот расхохочется. – Не настолько я низко пал.
– В таком случае оставляю вас на попечение Джоунси, – сказал Бивер, выскальзывая за дверь.
Маккарти принялся стягивать свитер через голову. Под ним оказалась красно-черная охотничья рубашка, а еще ниже – фуфайка с подогревом. И да, теперь Джоунси был уверен, что брюшко Маккарти значительно опало.
Ну.., скажем, почти уверен. Пришлось напомнить себе, как всего час назад он был уверен, что видит не куртку Маккарти, а оленью голову.
Маккарти плюхнулся на стул у окна, чтобы снять сапоги, и снова пукнул: не так оглушительно, как в первый раз, но все же громко и неприлично. Оба словно не заметили этого, хотя вонь распространилась такая, что у Джоунси заслезились глаза.
Маккарти сбросил сапоги, со стуком приземлившиеся на пол, и стянул голубые джинсы, под которыми, как и предполагал Джоунси, оказались кальсоны с подогревом. В комнате вновь появился Бив с фаянсовым ночным горшком и, поставив его у изголовья, сказал:
– На случай, если вдруг.., ну вы знаете, приспичит. Или подопрет так, что мочи не станет.
Маккарти тупо, словно не понимая, о чем идет речь, уставился на него, и Джоунси снова кольнула тревога. Не нравилось ему все это. Незнакомец в мешковатом нижнем белье казался непривычно зловещим. Больной незнакомец. Вопрос в том, насколько он болен.
– На случай, если не добежите до ванной, – объяснил Бив. – Которая, кстати говоря, совсем близко. Как раз слева от спальни, но помните, не первая, а вторая дверь по этой стене. Если вломитесь в первую, значит, придется срать в бельевом чулане.
Джоунси от неожиданности засмеялся, ничуть не заботясь о том, что издает чересчур высокие, слегка истерические звуки.
– Мне уже лучше, – сказал Маккарти, но Джоунси не заметил в его голосе ни малейшей искренности. Кроме того, Маккарти продолжал стоять посреди комнаты, как андроид, память которого была на три четверти стерта. И если прежде он выказывал некоторую живость, даже суетливость, сейчас энергия выработалась, исчезла, словно румянец на щеках.
– Ну же, Рик, – тихонько поторопил Бив. – Ложитесь и покемарьте чуток. Нужно же вам набраться сил.
– Да-да. – Он тяжело опустился на расстеленную кровать и выглянул в окно. Широко раскрытые невидящие глаза... Джоунси показалось, что запах постепенно рассеивается, но, возможно, он попросту принюхался, как бывает, если долго простоишь в обезьяннике. – Боже, какой снег!