«Прогнозы ваши хорошо помогают, ориентируют в нашей сложной работе на весеннем севе. Убедительно прошу вас, по возможности, дать прогноз на май — июнь для Западной Сибири.
«Обком партии, руководители, специалисты колхозов, совхозов благодарны вам правильный долгосрочный прогноз погоды весенне-летний период, помощью которого хозяйства разумно организовали весенне-полевые работы и вырастили хороший урожай зерновых среднем области 15–20 центнеров гектара. Просим сообщить долгосрочный прогноз погоды на нынешний год (апрель — июнь) применительно условиям Курганской области.
Их скопился уже целый ящик в «главном» письменном столе — этих телеграмм и писем, в которых высказываются просьбы сообщить прогноз погоды на месяц, на два, на сезон вперед.
Дьяков складывает их сюда уже после того, как послан ответ, — складывает «для отчетности».
— Перед кем же? — спросил я у него.
— Перед собственной совестью: я не болен зудом предсказательства, я не выскочка, не самозванец, меня просят — я отвечаю.
— Но разве не бывает случаев, когда…
— Бывают! Но то — стихийные бедствия, угроза стихийных бедствий, здесь самолюбие — не советчик.
В общем-то, как оказалось, самолюбие ученого попадает под домашний арест довольно часто. Он с опережением на два-три месяца предупреждал о засухах на юге европейской территории страны, в Западной Сибири и Казахстане, заблаговременно послал предупреждение более чем о шестидесяти метеорологических катастрофах, обрушившихся на Европу, Азию, Атлантику, на страны Тихоокеанского бассейна за последние десять лет.
Всякий раз прогноз подтверждался.
Но это — катастрофы, а как обстоит дело с подтверждением прогнозов в повседневной нашей жизни? Что будет тогда-то и тогда-то, скажем, в Новосибирске — дождь, солнышко или, может, загрохочет по крышам град?
Дьяков принял для себя систему прогнозирования по декадам (во второй декаде мая в Кемеровской области ожидается…), и вот итог: в среднем в году ошибочный прогноз омрачает его настроение не более двух раз. Две декады из тридцати шести с половиной за год, двадцать — из трехсот шестидесяти пяти за десять лет.
Вроде бы можно быть довольным? Нет, нужно добиться стопроцентного попадания. Эх, если бы ему новую метеостанцию, да плюс к ней — махонькую обсерваторию с добрым оборудованием!.. А что если написать письмо, скажем, в Министерство сельского хозяйства, написать письмо и попросить помощи? Скромно, конечно, только самое необходимое…
И решился, написал, приложив список необходимого оборудования. Через несколько дней — телеграмма из Москвы: дано указание приобрести оборудование, готовьтесь к приемке…
Так я и не вырвался из плена тетрадей, рисунков, фотографий, выписок — не сходил на Улу-Даг, чтобы посмотреть, как все там оборудовано. А вообще-то любопытно бы взглянуть, как уживаются под одной крышей метеостанция и солнечная обсерватория. Ведь это единственный пока у нас пример подобного симбиоза. Он теперь и в названии нашел отражение, этот симбиоз — Научно-исследовательская гелиометеорологическая станция Горной Шории.
В общем-то они тут на равных, Солнце и метеорология, но когда сам хозяин произносит эти слова — «гелиометеорологическая», упор у него все же получается на первом слове: в душе он по-прежнему не метеоролог — астроном.
Не случайно, когда возник вопрос, где строить первую в Сибири солнечную обсерваторию, и стали советоваться с директором Пулковской обсерватории профессором Кратом, Владимир Алексеевич, в свою очередь, запросил мнение Дьякова. Тот, просмотрев тогда климатические данные по Сибири за тридцать лет, пришел к выводу, что наиболее подходящее место — район бурятского села Монды за Байкалом. В Мондах и развернулось строительство.
Так я и не побывал на Улу-Даге, не посмотрел, как все там оборудовано. В моем распоряжении лишь фотография нового здания, подаренная хозяином. На обороте вместо дарственной надписи, — крылатые слова: «Никакая армия не может противостоять силе идей, время которых пришло».