Прошли месяцы. Месяцы с момента последнего их разговора. Кларк даже не знает, как такое произошло. Всё развалилось. Всё рухнуло. Они пытались. Они пытались собрать кусочки, чтобы собрать их вместе, как мозаику, необходимо лишь немного клея между этими швами, чтобы головоломка была собрана и ясна, но кусочки постоянно отпадали. Кусочки не смогли бы держаться. Они бы не держались, и расстояние, время, разлука… это перебор. Это подавляло, и через некоторое время стало легче сбежать от всего этого, чем встать лицом к лицу перед проблемами. Легче отпустить, чем пытаться цепляться, пытаться сохранить.
— Я устала.
Кларк закрывает глаза, слыша эти тихие слова, произнесённые Лексой её мягким голосом. Её голос звучит так, словно он рос века в её душе, душе, слишком молодой, чтобы удерживать его.
— Тебе нужно поспать, — прошептала Кларк. — Уже поздно, тебе станет лучше, если ты немного отдохнёшь.
— Я не буду чувствовать себя лучше, — сказала Лекса. — Мне вообще не становится лучше.
Слёзы застилали сонные глаза Кларк, и она кивнула, лёжа на своей подушке, несмотря на то, что находится в темноте одна. Лекса в тысяче миль от неё, и Кларк не может сомкнуть глаза. Кларк кивает, словно она здесь, словно Лекса в дюйме от неё, они дышат одним и тем же воздухом, словно она только что свернулась на груди Кларк и позволяет сну, наконец, укутать себя. Кларк кивает, словно середина ночи и перебор с алкоголем может заставить реальность исчезнуть хотя бы на мгновение, и два человека, которые оказались на двух разных сторонах, вновь могут стать одним целым.
— Знаю, — шепчет она в телефон, потому что так и есть. Она знает.
— Так давно, — сказала Лекса. — Месяцы. Я пыталась звонить. Я звонила тебе снова и снова, но ты перестала отвечать.
— Знаю, — повторила Кларк. Голос сломался на этих словах. — Ты решила остаться, и мы так боролись за нас, я… думаю, я просто устала. Мы причиняли боль друг другу гораздо больше, чем чего-то хорошего. Стало слишком тяжело сохранять это.
Лекса тяжело вздохнула в трубку, и Кларк может закрыть глаза и представить весь вес этого дыхания, то, как опускается и вздымается грудь Лексы, запах алкоголя в её дыхании.
— Я знаю, как это трудно удерживать, — сказала она. — Я всё ещё делаю это, даже если ты отпустила.
— Лекса.
— Я не хотела беспокоить тебя, — сказала ей Лекса. — Я просто… хочу знать, что ты в порядке. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что ты в порядке. Мне нужно это.
Кларк хочет сказать ей правду, что она не в порядке, совсем не в порядке, и, возможно, никогда уже не будет в порядке. Она хочет сказать ей, что чувствует, будто жива лишь наполовину. Что то место, которое занимала Лекса в её постели, в её жизни, в её теле, больше никто и ничто не сможет занять. Однако вместо этого она лишь облизывает губы и говорит:
— Я в порядке.
Тишина заполнила их связь, и ничего, кроме звука дыхания Лексы не было слышно. Затем брюнетка прошептала:
— Хорошо. Это хорошо.
Кларк не понимает, как что-то может звучать так вынужденно и так искренне одновременно, но эти слова именно так и звучат. Они звучат так, словно понимание и горе прижались друг к другу, как облегчение и скорбь спутались в одно целое. Они звучат так, словно вступление в очередь, идущую на погибель в конце пути, этот момент — словно тысяча провальных попыток сделать звонок и тысяча возможностей, которых сознательно избегают. Это пугает Кларк. Она делает глоток через сжатое горло и спрашивает:
— Как ты? — потому что впервые за месяцы она думает, что возможно принудительный, обычный разговор лучше, чем вообще ничего.
Лекса так долго молчит, что Кларк думает, что она наконец поддалась своей усталости. Она проверяет телефон, чтобы убедиться, что звонок всё ещё не окончен. Он не окончен, и Кларк не может заставить себя повесить трубку, даже если Лекса уже уснула, поэтому блондинка просто держит трубку у уха и закрывает глаза. Она почти засыпает, когда наконец слышит тихий ответ Лексы:
— До сих пор безумно люблю тебя.
***
Мир трепещет вокруг неё, пульсирует так, словно тяжёлый орган в её груди, когда Лекса проскальзывает в дверь как можно тише. Она складывает ключи на маленьком столике у двери и неаккуратно снимает пальто, шарф и перчатки. Она решает оставить обувь, ведь если попытается снять её — наверняка пятая точка встретится с полом. Ноги ненадёжны, словно желе. Она пытается пройти вдоль квартиры. Стены кажутся живыми, они качаются из стороны в сторону снова и снова. Лекса останавливается в коридоре и прижимается щекой к холодной стене, закрывает глаза и делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться и заставить пространство остановиться.
Когда она уже не чувствует того, что, если сделает ещё один шаг, то просто упадёт на пол, она тяжело вздыхает и ставит одну ногу перед другой. Коридор представляется чем-то кривым, мили и мили упакованы в нескольких футах пространства. Лекса ползёт вдоль стены, опираясь на собственные пальцы, чтобы сохранить равновесие.
Почему она считала хорошей идеей пить чуть ли не до комы, Лекса пока не понимает, но она бы сейчас за это дорого заплатила. Желудок терзает с каждым шагом, жидкий ужин хлюпает внутри, так как она прошатывается через дверь в ванну в конце коридора. Колени опускаются на пол за секунду, после чего девушка выплёскивает содержимое своего желудка в унитаз.
В тишине раскатываются рвотные позывы, и новая порция жидкости выходит из Лексы. В отличие от Ани, которую рвёт со звуками умирающего животного, Лекса всегда была тише в этом плане, и сейчас она за это благодарна. Ей неприятна мысль, что Костиа может проснуться и найти её на коленях, извергающей рвоту среди ночи, которую составляет прошедшая встреча.
Руки держат волосы подальше от лица до тех пор, пока позывы не заканчиваются. Лекса глубоко вздыхает и сползает вниз, чтобы дать отдых ее горящему лицу на холодном полу в ванной комнате. Это приятно, отрезвляюще, хочется закрыть глаза и уснуть. Лекса знает, что её кости и суставы не будут благодарить её за такую ночку, так что через несколько мгновений она аккуратно поднимается и подходит к раковине.
Она достаёт и наливает воду в чашку, выпивает всё до последней капли до тех пор, пока горло не перестаёт гореть. Комната уже не так расплывается. Она полощет рот и доходит до спальни.
Открытый дверной проём — словно невидимый барьер. Лекса понимает, что не в состоянии пересечь порог. Она стоит в коридоре, опирается руками о стену и смотрит на тёмный силуэт в кровати. Она смотрит, не двигаясь, пока ноги не начинают болеть, Лекса снова чувствует себя нехорошо, она знает, что не может пройти в комнату. Она не может быть здесь, не может лечь в эту кровать, только не с Костией. Не тогда, когда её голова настолько тяжела и переполнена образами кого-то другого. Тело всё ещё помнит то, как поцелуй практически произошёл, щёки и челюсть всё ещё чувствуют жар пальцев Кларк. Солёные слёзы Кларк всё ещё на её ладонях, горло всё ещё крепко стиснуто. Она задыхается лишь от одного слова, которое Лекса никогда не могла произнести своей бывшей, она до сих пор не может сформировать его на своём языке: прощай.
Она не может быть здесь.
Коридор уже не настолько деформирован, пол и потолок держатся совершенно ровно. Лекса плетётся обратно, в сторону гостиной. Ноги под ней всё ещё дрожат, но остальная часть мира — уже перестала.
Опустившись на диван, Лекса тяжело вздохнула и положила руку на лицо, потирая глаза. Брюнетка чувствует, как под суставами размазывается макияж, но ей всё равно. Откинувшись, она пытается позволить сну забрать её и смыть с неё всю эту ночь, но ничего не выходит. Слишком сильный ритм отбивает её сердце, слишком много призраков преследует её в темноте, они звучат в ней эхом. Шепчут эхом в голове.