— Извини. Ты права.
Вздох, вышедший из губ Рэйвен, тяжёлый, и Кларк серьёзно боится за то, что сейчас произнесёт лучшая подруга.
— Всё, о чём мы говорили с момента возвращения Лексы — это о вас с ней. И всё. Я понимаю это, но у меня тоже много, что происходит. Ты не интересовалась у меня о сценографии, которую я делала для театральной труппы, — она немного шипит, когда вытягивает свою ногу в мешковатых штанах, оттягивает штанину и показывает протез. Прислоняя его к кухонному бару, она оттягивает протезный носок и раскрывает покрасневшую кожу с большим волдырём на бедре. — Ты не интересовалась об этом. — Она показывает на свою ногу. — Даже тогда, когда я тебе сказала о том, что у протеза начинает щипать и зудеть, что я, наверное, должна повторно его установить или поставить новый. Ты не спросила у меня о назначениях или о том, чтобы съездить со мной Всё, о чём ты, блядь, можешь говорить, это о Лексе!
Слёзы щипят глаза Кларк, сердце болит и опустилось в живот, и оно жжёт. Она делает шаг вперёд.
— Позволь мне помочь тебе.
— Нет, — выпалила Рэйвен. — Остановись. Я пытаюсь сказать тебе что-то.
Кларк перешагивает с ноги на ногу, заставляя себя оставаться на месте, она медленно переводит взгляд с бедра Рэйвен до её глаз.
— Пять ёбанных лет, я не знала, что сказать тебе об этом. Я пыталась успокаивать тебя в самом начале. Твоя мама и я, мы пытались сказать тебе, что всё будет хорошо, что у вас с Лексой всё разрешится, но ты не хотела слушать этого. Ты хотела утопать в своём горе, и я позволила тебе, — она вздохнула и потёрла свою кожу вокруг воспаления. — Затем, через какое-то время, ты стала снова собой, захотела двигаться дальше, так что я пыталась приободрить тебя, но и тогда ты не хотела что-либо слышать. Если бы я сказала тебе, чтобы ты не оставляла свою надежду, то я бы говорила о прошлом. Очевидно, я была той, кто останавливался постоянно на прошлом. Но если бы я сказала тебе отвернуться, то это означало бы отказаться от Лексы. Я, блядь, в любом случае делала проигрышные ходы, Кларк. До сих пор делаю, в этом моменте. Ты хотела, чтобы я сказала тебе, что Лекса была единственной, твоей единственной, но на самом деле тогда ты хотела, чтобы я сказала тебе, что ты в порядке, что готова отпустить всё и двигаться дальше, найти кого-нибудь другого. Я должна была научиться считывать твоё настроение, чтобы знать, что говорить.
— Я…
— Перестань говорить, — сказала Рэйвен, сделав жёсткий взгляд.
Кларк закрыла рот снова и фыркнула через нос.
— Мне стало немного легче, когда ты перестала говорить о ней, когда ты не могла больше слышать её имени, — продолжала она, — но в то же время ты мечтала о ней или рисовала её, и тогда мы снова возвращались к самому началу, и мне нужно было выяснить, что происходит, услышать, потому что, что бы я ни сказала об этом, было постоянно неверно, я говорила тебе то, что знала, что ты хочешь услышать.
— Это не справедливо, — сказала Кларк, фокусируясь на каждом слове.
— Нет, ты права. Не справедливо, — Рэйвен пожимает плечами и проводит рукой по своему хвостику. — Это не справедливо. Всё не справедливо. Всё то, как устроен этот мир, не справедливо, Кларк, всё то, что ты возложила на меня, и всё остальное, начиная с того дня, когда Лекса ушла.
— И я прошу прощения за это, но…
— Ты не можешь уйти от Лексы, потому что ты не хочешь этого, — сказала Рэйвен, подходя, — и ты постаралась, чтобы и мы не допустили, чтобы ты забыла о ней.
Желудок Кларк сделал сальто вокруг себя, завязываясь и завязываясь в узел. Как же она не понимала… как она не видела, что делает?
— Считаю ли я, что вы двое должны быть вместе? — спросила Рэйвен. — Да, абсолютно точно, но ты не можешь продолжать нас всех втягивать в это. Ты не можешь лишь желать, чтобы я сказала тебе то, что я думаю, чтобы то, что я думаю подстраивалось под то, что ты хочешь услышать. Это всё херня, Кларк. Если ты хочешь узнать то, что я думаю, тогда спроси меня, и я скажу тебе, но если то, что ты действительно хочешь услышать — это подтверждение того, что ты чувствуешь и того, как думаешь, то прекрати спрашивать людей и просто действуй. Выясни. Сделай что-то. Ты и Лекса создали хаос, и этот хаос только вы с Лексой можете разобрать. Ты не можешь втягивать нас в этот хаос и ждать, что мы скажем тебе, что всё хорошо.
***
— Я должна разобраться в этом, — сказала Лекса. Она положила голову на ладони, локти опираются на колени. Она сидит на диване Ани, голова и грудь пульсируют болью в животе, и эта боль выплёскивается с большим количеством бурбона сестры. Прямо сейчас она должна ужинать с Костией и Аней. Это должно было быть начало, а не конец. — Она смотрела так… она никогда не смотрела так на меня, Аня, — она уже без сил вытирает щёки. — Словно я сломала её.
Рука Ани тёплая, очень тёплая, лежит на спине Лексы и поглаживает её.
— Тебе нужно выслушать её.
— Остановись.
— Дай ей уйти.
Лекса ощетинивается, дёргается от сестры, смахивает её руку со своего плеча.
— Как ты можешь говорить мне это прямо сейчас? Ты вообще волнуешься?
— Именно поэтому я говорю тебе это сейчас, потому что я волнуюсь о тебе.
— Я могу помириться с Костией, — сказала Лекса, сжав руки в кулаки и останавливая взгляд на полу. — Нам просто нужно время. Нам нужно время, и мне нужна… дистанция.
— От Кларк?
Лекса ничего не отвечает, лишь встаёт на ноги перед диваном. Её руки ложатся на спину, чуть выше бёдер, голова опускается всё ниже с каждым шагом её ботинок по полу. Она не смотрит на сестру, когда лишь кивает в качестве ответа.
Такой ответ вызывает возмущённое фырканье от Ани, и Лекса снова сердится.
— Да, это уж точно сработает.
— Откуда ты вообще знаешь?
— Я видела, как ты сохраняла дистанцию пять грёбанных лет, и ты до сих пор любишь её, — сказала Аня, прежде чем сделать последний глоток жидкости. — Ты думаешь, что, если не будешь видеть её какое-то время, это поможет? Это не чёртова болезнь, Лекса. И это факт, и чем раньше вы с Кларк перестанете игнорировать этот факт, тем лучше для всех, особенно для Костии.
— Ты даже не знаешь её!
Аня издаёт тяжёлый, глухой смех:
— Нет, ты права. Я не знаю её, но я знаю, что она заслуживает большего.
Лекса произносит слова нечленораздельно, взгляд кружится вокруг сестры и шнапса:
— Большего, чем я, ты имеешь в виду?
— Большего, чем быть вторым номером.
Слова Ани прорезают напряжение в воздухе, выбивают воздух из Лексы и задерживаются в пространстве. Аня встаёт с дивана и уносит стакан на кухню, брюнетка может лишь смотреть ей в спину, наблюдать за тем, как та уходит. Когда её лёгкие снова начинают работать, она топает на кухню за Аней с сжатыми кулаками и штормом в груди. У неё всегда был характер, и он сильнее проявлялся с алкоголем… и со страданием.
— Мы не сделаем этого, — сказала Лекса, войдя в кухню.
Аня подняла одну бровь и налила себе новую порцию выпивки, сказав:
— А я думаю, что мы уже сделали это.
— Почему? — выпаливает Лекса. — Почему мы делаем это? Почему ты так чертовски жестока?
Аня вздыхает и прислоняется к столу:
— Потому что я хочу смотреть на вещи реально в этой ситуации. Я хочу, чтобы ты очнулась.
— Я очнулась, — с горечью в голосе произносит Лекса, вытирая лоб и шею свитером. Лицо краснеет, тело перегревается, кажется, словно она сейчас упадёт в обморок.
Руки Ани обвивают её, девушка пытается вывести её через дверь:
— Выйди, не теряй сознание.
Лекса позволяет перевести себя на маленький блок бетона, который представляет собой маленький балкон для курения Ани. Холодные порывы встречаются с её лицом, и ей становится лучше, Лекса готова умыться в холодной волне зимы. Она резко дышит холодным воздухом, когда Аня зажигает сигарету и облокачивается на стену своей квартиры.
— Ты должна произнести это, Лекса, — сказала она после долгой затяжки. Дым лавиной повалил из её ноздрей. — Ты должна услышать эти слова от самой себя.
— Какие слова, Аня? Какие слова? Ты хочешь, чтобы я стояла здесь и замерзала от грёбанного холода? — она шатает бетонную преграду, словно зверь в клетки, обезумевший и отчаянно нуждающийся в свободе. Голос поднимается с каждым словом. — Написать гневную поэму о том, как любят кого-то, а затем теряют? Почему ты не можешь просто дать уйти этой поэме? Почему не можешь просто дать ей умереть?