Письмо агента исходно было лестной шуткой. Морис Венис увидел в университетской газете фотографию Вильгельма, когда он баллотировался на пост казначея класса, и написал ему насчет экранных проб. А Вильгельм сел на поезд и махнул в Нью-Йорк. Агент был огромный, здоровый, как бык, и такой толстый, что казалось — руки закованы жиром и мясом и ему даже больно от этого. Волос осталось немного. Но цвет лица свежий. Он шумно дышал и с трудом проталкивал сиплый голос через заросшую жиром глотку. На нем был двубортный прямой пиджак, как тогда носили, голубой, в тонкую розовую полоску, брюки стискивали лодыжки.
Встретились, пожали друг другу руки, уселись. Две громады убивали утлый кабинет на Бродвее, делали мебель игрушечной. Цвет лица у Вильгельма, если он не болел, был тогда золотисто-смуглый, как наливное яблоко, волосы густые, светлые, яркие, плечи расправленные, лицо не отяжелело еще, взгляд ясный, открытый, правда, неуклюжие ноги — но хорош, хорош, загляденье. И вот — он готовился совершить свою первую роковую ошибку. Прямо, думал он иногда, будто собирался взять в руки кинжал и сам себя пырнуть.
Нависая над столом кабинетика, мрачного из-за густой застройки центра — отвесы стен, сизые пустоты, сухие гудронно-каменные лагуны, — Морис Венис стал доказывать, что он лицо, заслуживающее доверия. Он сказал:
— Мое письмо было отправлено честь по чести, на бланке, но, может, вы желаете меня проверить?
— Кто — я? — сказал Вильгельм. — Да что вы?
— Есть такие, думают — я аферист, хотят меня вывести на чистую воду. А я ни цента не прошу. Я не штатный агент, комиссионных не получаю.
— Да что вы, я ни сном ни духом, — сказал Вильгельм.
Может, и было в этом Морисе Венисе что-то сомнительное? Уж чересчур он оправдывался.
Сиплым, жиром сплюснутым голосом он наконец предложил Вильгельму:
— Если сомневаетесь, можете звякнуть в киноконтору, спросите там, кто я есть — Морис Венис.
Вильгельм удивился:
— Зачем мне сомневаться? Я и не думаю сомневаться.
— Ну что я, не вижу, как вы меня разглядываете? Да и кабинетик тот еще. Нет, вы не верите, не верите. Пожалуйста. Звоните. Чего уж. Осторожность не помешает. Я не обижаюсь. Есть такие, которые меня сперва подозревают. Никак поверить не могут, что их ждет слава и деньги.
— Да уверяю же вас, я вам верю, — сказал тогда Вильгельм и даже согнулся от своего теплого задушливого смеха. Чисто нервного. Шея у него была розовая, свежевыбритая за ушами — он был только из парикмахерской, — лицо горело, так ему хотелось произвести приятное впечатление. Напрасный труд: Венис был чересчур занят тем, какое впечатление он сам производит.
— Удивляетесь? Сейчас объясню, что я имею в виду, — сказал Венис. — Годик так с небольшим назад вот в этом самом кабинете я увидел в газете одну крошку. Даже не фото, а так, рисунок между прочим, реклама бюстгальтеров, но я тут же сообразил, что это типичная кинозвезда. Звоню в газету спросить, кто эта девушка, мне называют рекламную фирму, звоню туда, мне дают фамилию художника, связываюсь с ним, он дает телефон ателье. Наконец-то, наконец я узнаю ее номер, звоню и говорю: «Это Морис Венис, агент „Каскаския Филмс“». Ну, она с ходу: «Расскажите вашей бабушке». Вижу, так дело не пойдет, и говорю: «Ладно, мисс. Я к вам не в претензии. Вы девушка симпатичная, конечно, у вас десятки хахалей, обрывают телефон, иной раз могут и разыграть. А я человек занятой, у меня времени нет на розыгрыши, мне некогда разговоры разговаривать, так что слушайте сюда. Вот вам мой номер, а это номер наших администраторов. Спросите у них, кто я есть — Морис Венис. Агент». Ну, она туда позвонила. Скоро отзванивает мне, извиняется, так и так, то да се, но я уж не стал припирать ее к стенке, стыдить, сразу переносить отношения с юным дарованием не в ту плоскость. Не такой я человек. Ну, и говорю ей: мол, береженого бог бережет, что вы, что вы. Я хотел тут же устроить пробу. Я насчет таланта редко ошибаюсь. Уж если я вижу — талант, значит, талант. Заметьте это себе. И знаете, кто сейчас эта девушка?
— Нет, — откликнулся Вильгельм с живостью. — Кто?
Венис произнес со значением:
— Нита Кристенбери.
Вильгельм сидел в полном недоумении. Ужасно неудобно. Он не слыхивал этого имени, а Венис ожидал реакции и мог рассердиться.
И действительно Венис обиделся. Он сказал:
— Что это вы? Газет не читаете? Звезда экрана.
— Прошу прощенья, — сказал Вильгельм. — Занятия, зашился, совсем от жизни отстал. Если я ее не знаю, это ничего не означает. Я не сомневаюсь, что она имеет колоссальный успех.
— Мало сказать. Вот ее фото.
Он протянул Вильгельму несколько снимков. Девица в купальнике — приземистая, грудь как грудь и стройные бедра. Да, вполне ничего, вспоминал Вильгельм, Высокие каблуки, испанский гребень, мантилья. В руке веер.
Он сказал:
— Страшно пикантная.
— Ну не божественное существо, а? И какая личность! Не то что ногами дрыгать, уж будьте уверены. — Он припас для Вильгельма сюрприз. — В ней я нашел свое счастье.
— Да? — отозвался Вильгельм, не сразу соображая.
— Да, друг, мы жених и невеста.
Вильгельм увидел еще снимок, сделанный на пляже. Венис в махровом халате и девица, щека к щеке, глядят в аппарат. Внизу белыми чернилами выведено: «Любовь в Малибу».
— Вы, конечно, будете счастливы. Я вам желаю...
— Знаю, — отрезал Венис. — Меня ждет счастье. Когда я увидел эту рекламу, я ощутил зов судьбы. Я отозвался на него всеми своими фибрами.
— Да, вдруг вспомнил, — сказал Вильгельм. — Маршалл Венис, продюсер, вам, случайно, не родственник?
Оказалось, Венис — сын не то родного, не то двоюродного брата этого продюсера. И, конечно, он не очень преуспел. Теперь Вильгельм уже видел. Обшарпанный кабинетишко и как нервно он хвастал, как старался доказать, кто он такой, — бедолага. Безвестный неудачник среди могучего беспардонного клана. И тут уж он сразу расположил к себе Вильгельма.
Венис сказал:
— Конечно, вы хотите знать, к чему это все. Мне случайно попалась на глаза ваша школьная газета. Удивительная фотогеничность.
— Ну прямо уж, — сказал Вильгельм и не то чтобы засмеялся, а совсем уже задохнулся.
— Не учите меня моей профессии, — сказал Венис. — Что я знаю, то знаю. Тут я собаку съел.
— Вот не представлял... ну а на какие роли, по-вашему, я подхожу?
— Все время, пока мы разговаривали, я наблюдал за вами. Не думайте. Кого-то вы мне напоминаете. Постойте, постойте-ка... Кого-то из наших старых гигантов... Милтон Силлс? Нет, не то. Конуэй Тирл, Джек Малхола? Джордж Банкрофт? Нет, у него лицо было погрубей. Одно я вам скажу: роли Джорджа Рафта — не для вас эти продувные, боевые, свирепые ребята.
— Ну куда мне.
— И вы не мухач из ночного клуба: шикарные бачки, танго, болеро — все не про вас. Ну и Эдвард Джи Робинсон — нет, мимо, мимо... Это у меня мысли вслух. Или, скажем, эта коронная роль Кегни — таксист, кулачищи, челюсть. Нет.
— Да я ж понимаю.
— И не лощеный тип в духе Уильяма Пауэлла, не томный юноша в духе Бадди Роджерса. Вы ведь на саксофоне не играете? Нет. Но...
— Но — что?
— Нашел. Вы герой того типа, у которого герой типа Уильяма Пауэлла или типа Бадди Роджерса уводит девицу. Вы человек положительный, надежный, но вы не пользуетесь успехом. Женщины постарше — те понимают. Мамаши за вас. Сами они за вас бы мигом пошли. Вы человек сочувственный; даже молодым девицам это понятно. Вы можете обеспечить семью. Но им подавай другой тип. Ясно как апельсин.
Сам Вильгельм иначе себя расценивал. И возвращаясь теперь к тому давнему дню, он понял, что был не только удивлен, но задет. Вот ведь, он думал: он уже тогда зачислил меня в неудачники.
Вильгельм сказал несколько с вызовом:
— Вы так считаете?
Венису и в голову не приходило, что человеку может не улыбаться перспектива проблистать в такой роли.
— Таковы ваши шансы, — сказал он. — Вы ведь учитель? И что изучаете? — Он щелкнул пальцами. — Муть.