Только тут он осознал, наконец, как же хорошо рисует Карантир, если он, Майтимо, ухитрился сейчас узнать это лицо — искажённое болью, застывшее, с пустыми глазницами.
— Верни нам его, — Майтимо встал рядом с телом настоящего Гватрена, сжимая его переломанные, раздавленные пальцы.
Гортаур отвернулся; с удивлением Майтимо понял, что тот внимательно смотрит вслед своему Гватрену.
— Да, сейчас, — сказал он и хлопнул руками.
Там, снаружи, чёрная птица сорвалась с плеча Карантира и полетела в замок. Маглор едва мог удержать Карантира: он зажал ему рот, чтобы тот не закричал и усадил на землю рядом с собой.
Птица опустилась на тело Гватрена, и Гортаур резко хлопнул по ней рукой. Птица упала замертво. Беловолосый эльф судорожно дёрнулся, приподнялся, прижимая ладони к лицу.
Майтимо схватил его за локоть.
— Пойдём со мной. Я брат Морьо. Я пришёл за тобой. Отведу тебя к ней. Пойдём? Ты меня понял?
— Ох, да, понял, — выговорил тот на синдарине. — Я тебя понимаю, просто говорю плохо.
Майтимо осознал, что у него самого до этого момента просто не укладывалось в голове, что возлюбленный Карантира может не говорить на квенья.
Майтимо потащил его за собой. У двери он остановился. Он понимал, что поступает безумно, но не мог этого так оставить.
Он вернулся в конец зала и поднялся на ступеньку, в нишу. В глубине её, на маленьком столике, он заметил огромный нож-тесак, который в обычной жизни мог служить для рубки мяса. Майтимо схватил юношу за волосы и одним ударом перерубил его шею высоко, прямо под горлом. Голова осталась висеть над телом: оказалось, что к ней были подведены какие-то штыри и железные трубки. Он ударил снова, трубки порвались, и теперь он точно видел, что жертва ещё жива, видел в глазах, которые тот не сводил с Майтимо, отчаяние и благодарность. Несмотря на это, голова по-прежнему была связана с телом длинной, зеленоватой стеклянной иглой, словно бы вторым позвоночником. Майтимо отложил тесак, протянул руку и рукой переломил стеклянный штырь; тот упал на каменный пол и с тихим звоном разбился. Теперь пленник был мёртв.
Наверху он сначала не увидел никого. Потом, оглянувшись, он увидел, что Гортаур сидит за столом, в кресле. Чёрный занавес был отодвинут, и Гортаур смотрел туда, где светилась витрина с крутящимся снегом, изображающая переход через Хелькараксэ. Он вспомнил, как Аракано рассказывал ему о том, как был «экспонатом» в этом музее. Майтимо подумал тогда, что это мерзкий, бессмысленный балаган, но теперь вдруг его душу скрутило чувство, которое он столько лет пытался вызвать в себе: он, наконец, понял, глядя туда, на тусклые, зеленоватые звёзды, на чёрные скалы и беспрерывно кружащийся снег, чем это было для Фингона и для других, кто пережил — и не пережил, как Аракано — все эти чёрные месяцы.
Снежинки то опускались тонким покрывалом, то взрывались бурей густого снежного пуха. Вдруг снег стал странным: он посерел — снег смешался с чёрными хлопьями пепла.
Вместо Аракано за стеклом Майтимо увидел призрак своего отца. За эти годы он успел забыть, каким красивым был Феанор, какие удивительные, блестящие чёрные волосы у него были, какие длинные ресницы, какие чётко очерченные улыбчивые губы. На нём были сделанные им самим доспехи с нагрудником, изукрашенным эмалью и рубинами — о, Феанор был уверен, что никогда ни одно оружие не разобьёт этот чудесный узор; его шлем с алыми перьями, его алый широкий кушак. И сейчас из груди его торчал золотой меч, с чудовищной силой смявший несокрушимые, казалось, доспехи. Это словно случилось только что: Майтимо показалось, что в разные стороны разлетаются кусочки разбитой эмали и расколотых камней.
Гортаур щёлкнул пальцами. Призрак Феанора исчез; осталось лишь полотно снега. Потом он протянул руку куда-то за стол, и в ней появился тот самый золотой меч.
— Это я сделал, Нельяфинвэ, ты понял? Не Готмог, не балроги — это сделал я. Я убил Феанора. Ты об этом знаешь?
— Пойдём, — сказал Майтимо своему зятю и толкнул его в узкий коридор.
Майтимо шёл, и думал, что всё это время он вместо того, чтобы мстить, помогал Гортауру — убийце их отца, оправдать Мелькора — того, кто стал причиной его гибели; гибели их всех. Оправдать того, кого они клялись преследовать и ненавидеть.
«Хорошо задумано, — думал он. — Хороший план. Да, я теперь понимаю.
Не понимаю одного — зачем Тургону это было нужно? Неужели он надеялся спасти отца? Спасти Финголфина, связавшись с ним?!..».
Маэглин, широко улыбаясь, стоял между двумя орками.
— Подведите мне вон того, — и он показал на Дуилина, бывшего гондолинского лорда, который был некогда главой Дома Ласточки. — Разговор есть.
Сородичи считали Дуилина убитым; но он, как и Пенлод, попал в плен тяжело раненым. Прыгнуть или взбежать по отвесной стене, как раньше, он теперь уже не смог бы: он сломал обе ноги и теперь с трудом передвигался.
Пленник почувствовал жгучую ненависть к Маэглину, но поймал себя на том, что ненавидит теперь его больше всего не за предательство — а за то, что у того сытый вид, чистое лицо без синяков и кровоподтёков — и тёплая, толстая одежда.
— Ну как работёнка идёт? — спросил, потирая руки, Маэглин. — У нас тридцать кольчуг заказано. Вот для этих ребят, — он с улыбкой показал на орков.
И с такой же улыбкой мгновенно перерезал горло обоим.
— И ещё наколенники и шлемы, — продолжал Маэглин как ни в чём не бывало. — Готово, нет? Чего уставился — готово, нет, спрашиваю?
— Почти. Осталось ещё доделать четыре комплекта, — ответил Дуилин, ошарашенно глядя на два трупа.
— Ну и хорошо, — Маэглин хотел было похлопать Дуилина по плечу, но спохватился. — Вас всех сколько тут?
Остальные восемь эльфов, работавших в этой, верхней мастерской, где дорабатывались узоры и эмблемы на доспехах, недоуменно глядели на Маэглина. Двое или трое отошли подальше, один даже попытался забиться куда-то за печь.
— Девять, ты же видишь, — ответил Дуилин.
— Да нет, вообще тут в мастерских.
Дуилин оглянулся. Он не знал, что сказать, чтобы его ответ не причинил зла товарищам по плену. Но ведь у Маэглина наверняка были способы проверить его ответ.
— Двести тридцать пять с лишним здесь, в пещере, — он показал на большую решётку, за которой был спуск в нижнюю мастерскую. — И ещё тысяча сто тридцать два в руднике ниже.
— Много, — фыркнул Маэглин. — Ну да ладно. Вот что, Дуилин. Я хочу вас всех отсюда выпустить.
— Что?.. Думаешь, я… мы… думаешь, поверим хоть одному твоему слову?! Тебе, прислужнику Моргота?
Другие эльфы вышли вперёд; некоторые остолбенели, услышав слова Маэглина; один, высокий, сильный эльф-лаиквенди, которого Маэглин когда-то знал, как ученика Эола, схватился за молот.
— Если хватит ума — поверите, — сказал Маэглин. — В результате моего тесного общения с Мелькором в последний год я сейчас пришёл к выводу, что всё это очень скоро рухнет так же, как обрушились стены Утумно. Вы все будете здесь похоронены, может быть — и заживо, и тогда будете подыхать от голода и боли, а может быть, и поедать друг друга. У меня есть ключи от всех дверей — от решётки, и что более важно, от внешней двери. Без меня вы её не откроете.
— Ты склоняешь нас к побегу, — сказал один из эльфов, — а потом твой хозяин нас переловит и накажет. Или просто это всё он придумал, чтобы наказать и казнить нас.
— Ему-то это зачем? — пожал плечами Маэглин. — Вы все и так в полной его власти. Конечно, если мои предсказания не оправдаются, он может вас поймать. Но всех вас всё равно не убьют. Потому, что Мелькор захватил уже всё, что мог, и эльфы-мастера просто-напросто закончились. Если он сейчас убьёт вас, делать оружие такого качества будет почти некому. Вторая мастерская таких размеров была в Химринге, но его захватили Люди, и хотя они вроде бы изъявили внешнюю покорность Мелькору, о поставках оружия речи пока нет. В худшем случае он убьёт десять, ну пятьдесят из тех, кого сочтёт зачинщиками. Но ведь у вас у всех будет возможность сбежать. Всё лучше, чем гнить здесь.