Майтимо слышал и чувствовал странные звуки этой бездны, шуршание, дрожь, шипение; горло и ноздри невыносимо обжигало дымом и газами. До него донёсся странно знакомый запах кипящего металла, катящегося по треснувшим камням. И он странным образом почувствовал себя дома, словно возвратившись в мастерскую отца, и вдруг ощутил парадоксальное облегчение: за то время, что он провёл здесь, в Средиземье, он часто думал о том, каково будет расставаться с жизнью в чужом краю, в каком-нибудь лесном болоте. А сейчас этот жар, эти металлические запахи казались ему родными — и до края самой пропасти оставалось уже совсем немного.
Он бросил взгляд вверх — и увидел нечто странное. Сначала ему показалось, что это ещё один скелет чудовища, — но нет, это была клетка. В клетке он увидел чей-то силуэт. Наверное, несчастный давно мёртв — подумал он было, но тут увидел, что его нога шевельнулась — нога в узком сапожке с высоким каблуком.
«Гватрен», подумал он.
Майтимо приблизился.
Кафтан из чёрной парчи был изорван, белокурые волосы спутаны. Но взгляд Гватрена оставался насмешливым, слегка высокомерным; он так ясно говорил: «Это же ты, а я-то думал… Это ты, Нельяфинвэ Майтимо, сын Феанора, и от тебя никакой помощи, и вообще ничего хорошего ждать не приходится».
Гватрен опустил голову и отвернулся.
«Так ему и надо», — со злобой подумал Майтимо, но потом вдруг осёкся.
«В сущности, что такого плохого он сделал мне?.. Нам всем? Да, он искалечил Келегорма. Но сам Келегорм в тот день чуть не убил маленькую, ни в чём не повинную девочку, погубил её братьев (Майтимо неоткуда было узнать, что Элуред и Элурин выжили). Может быть, Келегорм имел право и заслуживал получить Камень, как все мы — но разве он не заслуживал в то же время и презрения? Тем более со стороны того, кто, верно, уже знал тогда, что Келегорм изменил нам и служит Морготу? Гватрен ничего дурного не сделал Финдуилас; да, он бросил мне кольцо Фингона, желая уязвить меня, но ведь на самом деле я был рад получить его обратно. Пенлод, кажется, говорил, что оба они — и Натрон, и Гватрен — были добры к Тургону…»
— Гватрен, это ты? Я попробую тебя выпустить, — сказал он. — Чем же ты так не угодил Майрону?..
— Это не Майрон, — вздохнул Гватрен. — Это Моргот самолично. Бесполезно, Нельяфинвэ, не надо. Что ты вообще здесь делаешь? И… неужели корона Моргота наконец у тебя?! Как…
— Он нам сам её бросил, — сказал Майтимо.
Выговорив это, он впервые за последние минуты ясно осознал случившееся:
«Он нам сам её бросил.
Потому что ему это нравилось.
Потому, что он хотел, чтобы мы все вцепились в его корону.
Потому, что он хотел, чтобы кто-то из братьев ударил ножом меня, чтобы и я, и он испытали самую страшную боль на свете, чтобы мы убивали друг друга.
Потому, что он ненавидел и ненавидит именно меня больше всех — потому что тогда, когда я впервые попал к нему в плен, я всё-таки ускользнул из-под его власти и прервал его игру со мной.
Ненавидел меня и Фингона, потому что Фингон тогда освободил меня.
Поэтому сейчас он так хотел, чтобы мы сразились за Сильмариллы — за его Сильмариллы».
Гватрен недоверчиво смотрел на него из-за прутьев клетки. Он вроде хотел было спросить что-то ещё, но замолчал.
— Я попробую, ладно? — спросил Майтимо. — Попытка не пытка.
Он навалился на клетку, но сил его искалеченной руки, его локтей и плеч не хватало — он не мог упереться как следует в прутья.
«Это всего лишь моя гибель, — подумал он, — это всего лишь я, одинокий, ненужный, тот самый я, которого я сам только что собирался убить. Я готов был убить себя, не расставаясь с Камнем. Но так и так — мне конец».
Майтимо ещё раз со стоном надавил плечом на решётку.
— Оставь меня, — сказал Гватрен. — Дверь там толстая, без ключа с той стороны её не откроешь, тем более — отсюда. К тому же тут, внизу, сейчас так трясло землю, такой был грохот, что мне кажется, проход с той стороны уже завален. А эта решётка…
— Всё равно, Гватрен, — ответил Майтимо. — Мне всё равно. Я пришёл сюда, чтобы умереть.
— Умереть?! — воскликнул Гватрен с ужасом. — Но почему?! Ведь ты получил Камень Феанора! Ты почти исполнил свою Клятву. Ты и твои братья… Где они?..
— Всё равно, — ответил Майтимо. Он не мог объяснить. — Второй камень из короны сейчас у Маглора. Но это не имеет значения. Всё равно — всё безразлично. Бесполезно, понимаешь?
— Но ты мог бы… — Гватрен замолк.
Действительно — что Маэдрос «мог бы»? Ведь он сам — как Квеннар — написал ту самую статью о Клятве; ведь он сам считал, что исполнение Клятвы бесполезно и невозможно, даже если камни будут отняты у Моргота.
— Я ещё раз попробую, Гватрен, — сказал Майтимо. — Я попробую ещё раз.
И он изо всех сил отбросил обломок короны Мелькора вместе с Камнем прочь, в сторону, — он сам не знал, куда.
— Зачем? Зачем, Майтимо? — почти закричал Гватрен, бросившись к нему — на решётку.
— Мне всё равно умирать, так почему бы не попробовать спасти хотя бы одну жизнь за все те, что я погубил? — ответил Маэдрос. — Хоть бы и твою.
Он вцепился левой рукой в решётку и почувствовал, что так она поддаётся, отогнул ещё, упёрся плечом в соседний прут. Теперь он и сам оказался в клетке, разогнув прутья, протиснувшись через них.
Он протянул Гватрену руку, и тот робко взял её.
— Ну что, — Майтимо криво улыбнулся Гватрену, — давай выбираться отсюда?
Они услышали странный, громкий и одновременно подавленный, приглушённый, прокатившийся по всей долине звук, звук, похожий на стон, на треск. Оба почувствовали какой-то безотчётный страх.
Маэдрос оглянулся; он высунулся из клетки, запрокинул голову и посмотрел вверх, на вершины Тангородрима. Он помнил их; теперь он видел, что помнил их другими и постепенно, с ужасом понял — почему.
Величественные пики, покрытые сверкающим зелёным льдом, горящие алыми слюдяными иглами утёсов, теперь стали на десятки футов ниже. Сплошная неровная чернота, перекрытая выгоревшими железными структурами, качающимися мостами, на которых кое-где — он смог увидеть это своим эльфийским зрением — метались фигурки орков; провалы с осклизлыми деревянными башнями шахт над ними, пыльные отвалы породы, грязные ручьи ядовитых жидкостей, вытекавшие в свинцовые трубы из квадратных, злых, уродливых, с крошечными окошками бараков-мастерских, которые он так хорошо помнил — и никак не мог понять потом, оказавшись на свободе, где же они находились.
«Это всё Майрон сделал вершины такими. Красивыми. Пугающими. А гора Мелькора — она вот такая», — подумал он.
И вслед за этим пришло осознание:
«Майрон умер».
Майтимо не хотел верить, но пришлось. Майрон умер, и его магия рассеивалась. Последние призраки ледяных игл на глазах у него таяли над пыльными вихрями шахт.
Пол клетки задрожал у него под ногами; Майтимо стал валиться назад; он подхватил Гватрена, безотчётно прижав его к себе; тот на мгновение попытался вырваться. Майтимо в лицо дыхнул горячий ветер, он зажмурился, открыл глаза, посмотрел перед собой, и —
— и —
— в его объятиях был Фингон.
Его нельзя было не узнать. Он изменился, но его нельзя было не узнать. Лицо было измождённым, осунувшимся, таким же, как в первые годы после рождения Гил-Галада, и в нём что-то непонятно, неуловимо исказилось. Его удивительные, длинные, ниже пояса локоны исчезли. Голову охватывала серебряная решётка-сетка, через которую пробивались короткие, с палец, чёрные прядки. Майтимо опустил глаза, и увидел, что его ногу сжимают по бокам два длинных стальных стержня. Через какое-то мгновение Майтимо осознал — нет, это не орудия пытки: он понял, что решётка удерживает на месте куски разбитого черепа, что стержни скрепляют изломанные кости ног.
Понял, что Майрон по каким-то своим причинам решил сохранить Фингону жизнь.
Решил скрыть его от Мелькора, изменив его облик.
Он ничего не мог сказать. Он долго молчал, не отпуская его. Фингон по лицу Майтимо понял, что тот теперь узнал его. Майтимо видел, как его зрачки расширились от страха, и, может быть, боли, но на лице Фингона не отразилось почти ничего.