— Я и сам не хочу жить, — Фингон вздохнул с облегчением и почувствовал, как ему становится тепло. — Не хочу. Рад, что всё будет так быстро.
— Не хочешь? — Майрон вертел меч в руках — всё быстрее и быстрее. — Вот прямо совсем-совсем не хочешь?
— Нет, и меня ничто не заставит хотеть жить дальше.
— А хочешь я тебе кое-что покажу, а? — сказал Майрон. — Спорим, ты захочешь? Ещё как захочешь?
— Нет, такого не может быть, Майрон, — Фингон напрягся, потом вспомнил — нет, Майрон же сказал, что Гил-Галад на свободе… да и что он мог бы сделать для сына в таком виде?
Майрон закрыл дверцу клетки, чуть не ударив Фингона по лбу; потом взял её и стал снова спускаться. Фингон не мог понять, как они идут: двери открывались, закрывались, они спускались, поднимались снова, поворачивали; прошло, наверное, почти четверть часа.
Наконец, Майрон поставил клетку. За тканью загорелся ровный, мягкий свет; здесь чем-то приятно пахло, воздух был чистым и свежим. Но Фингон уже начинал чувствовать, что задыхается: Майрон был прав, дальше существовать вне своей тюрьмы он не сможет.
Ткань поднялась. Фингон заморгал и посмотрел сквозь прутья.
Он в голос заорал бы, если бы мог, если бы губы и лёгкие его слушались.
Он увидел Финголфина, лежавшего на великолепном позолоченном ложе, на тёмно-серебряном покрывале; он был одет в лиловые, вышитые серебром одежды. Длинные тёмные волнистые волосы были аккуратно расчёсаны; на лбу сверкала тонкая серебряная диадема с крупным бриллиантом.
— Красиво? — спросил не без самодовольства Майрон.
— Это не он, — прошептал, наконец, Фингон.
— Это твой отец, — сказал Майрон.
— Нет. Нет, это не он. Нет. Невозможно. Что… что ты с ним сделал? Что ты с ним делаешь?!
— Ничего, — пожал плечами Майрон. — Он мне просто нравится. Это же красиво, правда? В отличие от того, что сделал с тобой Мелькор.
— Как тебе удалось… сохранить его? — спросил Фингон.
— Я превратил в него труп случайного эльфа-нолдо, который остался на поле брани, — ответил Майрон. — Мне удалось обмануть всех. И орлов, и Тургона, и даже тебя. И даже Мелькора — он тоже верит, что Финголфин мёртв. А он просто спит.
Майрон поднёс клетку к изголовью ложа.
Стало видно, что грудь Финголфина чуть вздымается. Майрон протянул руку, прикоснулся ко лбу Финголфина — и Фингон увидел, как колыхнулся от его дыханья мех на рукаве кафтана Майрона.
— Нет… нет… — сказал Фингон, выдыхая из последних сил. — Нет, нет, так нельзя!.. Не мучай его. Пожалуйста…
— Он не мучается, я же сказал тебе, — ответил Майрон. — Он просто спит. Потому что пока я так хочу, Фингон. Но я могу передумать. Бедняжка Финголфин тут совсем один. Ты хочешь, чтобы я не передумал?
Фингон не мог передать свой ужас никакими словами.
— Если я передумаю, он может проснуться без ног или без рук. Без глаз. Без языка. Изнасилованным. Или даже беременным, как ты тогда. Как тебе нравится такая мысль? Мне позволить кому-нибудь потешиться с ним, пока он спит?
— Что же я сделаю… — выговорил Фингон наконец.
— Стань моим слугой, — жёстко сказал Майрон. — Я сохраню тебе жизнь. Пока ты будешь служить мне — Финголфин будет спокойно спать. Пойдёт?
Фингон почувствовал, что теряет сознание. Нет, он не должен умирать! Он не должен бросать Финголфина тут совсем одного! Что угодно, только не это!
— Да, но… но у меня есть условия, — выговорил он.
— Ты не можешь ставить мне условия, — ответил Майрон.
— Могу. Если я не буду согласен и не буду тебе помогать, тебе, скорее всего, не удастся меня спасти. Времени уже мало. Я чувствую.
— Хорошо, я слушаю.
— Я не хочу, чтобы меня видели на твоей службе. Я не хочу, чтобы кто бы то ни было знал, что я — это я.
— Принято, — ответил Майрон. — При том, что Мелькор приказывал мне тебя убить, это условие очевидно.
— Я не хочу давать тебе никаких сведений о других эльфах. О своих друзьях-людях. И гномах. Ни о ком. Я не буду отвечать на твои вопросы о прошлом.
Майрон покачал головой.
— Это мне не нравится. Ну да ладно, заставить тебя всё равно будет невозможно… как я погляжу. — Майрон протянул руки и не без брезгливости расстегнул ошейник на шее Фингона. — Любопытно, но я чувствую, что это уже не действует. А то ты бы и торговаться со мной не смог.
— И последнее. Ты вернёшь мне отца, если власть нолдор в Средиземье будет полностью уничтожена.
— Это ещё зачем? — фыркнул Майрон.
— Ты не выпустишь нас, если останется хоть малейшая надежда, что кто-то из нас вернёт себе престол и выступит против Мелькора. Если надежды уже не будет, если всё будет кончено, то я хотел бы хотя бы вернуть моего отца. Просто забрать его и уйти. Пусть он спит, но разреши мне забрать его. Ведь тогда уже не будет смысла мучить его.
— Глупо, — сказал Майрон. — Я могу тебе это пообещать, поскольку условие слишком неопределённо. Но позволит ли тебе сам Финголфин забрать его? Как ты ему всё это объяснишь?.. Ну да ладно, обещаю. И вдобавок даже, пожалуй, пообещаю не убивать твоего брата Тургона. Мне он тоже нужен живым. Теперь пойдём…
— Отец… — прошептал Фингон.
— Ты его увидишь, когда сможешь ходить, — сказал Майрон.
Он поднёс клетку ещё ближе, и Фингон высунул наружу свою искалеченную лапку; он прикоснулся к тёплой щеке Финголфина. Майрон снова накинул на клетку ткань и вынес её наружу.
Майрон почти бежал.
Он понял, что переоценил свои силы. Фингон был при смерти, и чтобы дать ему хотя бы призрачную возможность жить дальше, нужно было как можно быстрее разворачивать этот чудовищный сросшийся клубок, нужно было заново переламывать смятые, как бумага, кости. Он почти швырнул Фингона на стол в своей лаборатории, рывком выхватил из шкафа инструменты. Влил ему в рот жидкость из небольшой коричневой бутылки.
— Это обезболивающее, но, боюсь, оно не везде подействует, — сказал он. — Фингон, ты меня слышишь?
— Да…
— Мне придётся переломать тебе все кости обратно. Ты это выдержишь?
— Не знаю.
— Я постараюсь поддерживать в тебе жизнь, но меня не хватит даже на сутки. Так что ты тоже должен держаться, Фингон. Я должен сначала сделать что-то с лёгкими, иначе ты не сможешь дышать.
Майрон приложил руки к его плечу, перевернул и, надавив на позвоночник, сделал первый перелом. От прикосновения его рук Фингон почувствовал, что дышать стало легче — видимо, Майрон теперь давал ему свою силу.
А потом пришла боль. Обезболивающее действовало, но Майрон был прав — полностью подавить ощущения оно не могло.
…
— Потерпи ещё, — сказал Майрон. — Семнадцатая.
— Да…
…
— Тридцать четвертая. Так, теперь нужно убрать этот осколок.
— Нет, прекрати. Я больше не могу, дай мне умереть.
— Можешь. Давай, говори! Ты же можешь говорить. Говори!
— Я… я не хочу с тобой разговаривать, — выдохнул Фингон. — Не могу сейчас говорить на синдарине… я забыл.
— Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь?
— Ты плохо знаешь квенья, — Фингон улыбнулся бы, если бы мог. — Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи…
— Научи меня, — ответил Майрон. — Тридцать пятая.
Фингон не выдержал и застонал.
— Какое у вас первое слово?
— Главное?.. То есть…
— Да нет, не чьё-нибудь там имя, — криво усмехнулся Майрон, — просто первое слово в алфавите. Первая буква какая?
— Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»…
— И что у вас там на «а»?
— Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость».
— И что? — Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. — С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается?
— Нет… — сказал Фингон… — не думаю… есть ещё ormë и rusë, — это тоже гнев, раздражение… Но aha — это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора…
— Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая.