— Я не… о…
У Фингона всё расплылось перед глазами.
— Да что ж такое! Ты что? — заорал на него Майрон. — А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. — Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и — Фингон уже ничему не удивился, — надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. — Натрон! — позвал он. — Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! — Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. — Говори со мной, слышишь?
— Кто это? — спросил Натрон.
— Пленник, — кратко пояснил Майрон. — Держи тут.
— Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё…
— Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, — резко оборвал его Майрон. — Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее?
— Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica — «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aicanáro — имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает…
— Да нет, всё понятно, — усмехнулся Майрон. — Хорошее слово. Дальше?..
Лишь в последнюю очередь Майрон разломал его скрюченные пальцы и снял искорёженное, растоптанное кольцо с рубинами.
Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств.
— Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, — Натрон вздохнул. — Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь?
— Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста.
Несколько лет спустя
Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце.
Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар.
Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду — даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье — чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее — но ему всё равно не верилось.
— Артанаро, — услышал он тихий шёпот за спиной у себя. — Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов.
— Матушка, — сказал Гил-Галад. — Матушка!.. Да, хорошо.
— Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные — и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял?
— Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, — ответил Гил-Галад.
Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев.
Сейчас
Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело.
— Прости меня, — сказал он Гватрену.
— Я люблю тебя, дорогая, — ответил Гватрен — настоящий Гватрен. — Я так счастлив был быть с тобой все эти недели. Видеть, как ты спишь, как улыбаешься. Трогать твои волосы. Ведь я тебя почти не видел раньше. Хоть насмотрелся на тебя.
Карантир прижался к нему. Он подумал, что хотя это и будет мучительно, наверное, они вскоре задохнутся здесь. Так лучше, чем медленная смерть от голода и жажды.
И вдруг он услышал сверху странный стук.
Такой знакомый…
Он задрожал всем телом и вцепился в руку Гватрена.
— Что это? — вымолвил он.
— Карнистир! — услышал он голос, приглушённый толщей камня. Внезапно он осознал, что камень ведь не такой уж толстый — он просто невероятно тяжёлый, а ведь в толщину эта дверная створка, может, лишь чуть больше пяди. — Карнистир!.. Пожалуйста! Карнистир!
Он вскочил, упёрся в камень над ними и закричал, хрипло, отчаянно:
— Мама! Мама! Это ты! Мама, ты тут! Мама! Мама, это я!
— Карнистир, отойди!
Стук усилился; Карантир отошёл и прикрыл собой Гватрена. Раздался треск, в каменной щели появился луч мутного света.
— Ох, наконец! — услышал он снова дрожащий голос Нерданэль. — Я было подумала, что это диорит и мне с ходу не разбить его. А это просто какой-то сланец…
— Мама, ты как?.. — Карантир просто не знал, что сказать.
— Ты же знаешь, Карнистир, у меня всегда на поясе инструменты, я его не снимаю, — крикнула она.
Стук продолжился, появилось ещё одно отверстие, потом ещё одно.
— Может быть, я попробую отсюда? — сказал Карантир.
— Нет, опасно, оно может упасть тебе на голову! Отойди! Надеюсь, этого достаточно.
Кусок камня рухнул внутрь. Карантир увидел, что Нерданэль всё-таки не только вырубила этот кусок из плиты, но и попутно в ярости разбила лицо и корону Мелькора на барельефе.
Карантир изо всех сил вдавил ногти в ладони.
— Мама, сначала Гватрен. Я понимаю, что ты это сделала ради меня, но помоги ему. Он мой муж, я не пойду никуда без него. И он слепой, он сам не выберется.
Карантир подвёл Гватрена к камню, поставил на него, попросил его поднять руку. Нерданэль помогла выбраться сначала ему, потом Карантиру.
Она обняла его, прижала к себе изо всех сил и сказала то, что Карантир никогда не надеялся услышать:
— Доченька… — и, не выпуская остолбеневшего Карантира из объятий, протянула руку к Гватрену, погладила его по лицу, сказав: — Сынок… Пойдёмте отсюда скорее!
Они тащили за собой Гватрена, не разбирая дороги, земля дрожала у них под ногами; потом оглушающая воздушная волна прокатилась у них над головой, и все трое упали.
В этот момент Мелькор исчез из этого мира.
Они сели, задыхаясь, и Карантир снова спросил — спросила:
— Мама, как ты здесь оказалась? — Первой его мыслью было, что Нерданэль, как и Анайрэ, добровольно ушла из этого мира и снова возродилась — но откуда у неё этот, такой привычный, пояс с инструментами?
— Мне же рассказали, как Анайрэ отправилась сюда, в Средиземье, — сказала Нерданэль. — Что я, хуже? Когда Финдарато сел на корабль, я пробралась туда. К счастью, ему не пришло в голову проверить то самое потайное отделение. Я… — она всё-таки всхлипнула, — я не знала, что делать. Не знаю. Могла бы — на куски разорвалась бы. Я себе сказала, что я тебе нужнее, крошка Морьо. Подумала, что даже если произошло самое худшее, перед тобой я виновата больше всех, потому что всю жизнь я больше всех тебе была нужна…
Морьо любила Нерданэль. Она простила её в этот момент за всё, что тяжестью легло на её душу в её отношениях с матерью. Но только потом, когда у неё появились собственные дети, она представила себе, что чувствовала Нерданэль, когда не остановила спешившего у неё на глазах к собственной гибели старшего сына.