Маглор стоял на том самом месте, где он впервые вступил на землю Средиземья.
В руке он сжимал Сильмарилл, но в этом не было никакого смысла: он думал, что утратил навеки теперь не только Маэдроса и Карантира, но и их любовь.
По-прежнему прижимая пылающий камень к груди, он отдал себя океану.
Впереди всё было удивительно ясно и светло, волны были прозрачны; Маглор видел дно далеко впереди — не ожидал он такого от холодных северных вод. Камень сиял у него в руках; Маглор видел кости собственных пальцев, он чувствовал жар в глазах — наверное, он плакал.
В свете Камня он увидел вдали дно, и в углублении этого дна были почерневшие остовы затопленных Феанором кораблей. Обожжённые деревянные лебединые шеи и головы выглядывали из песка, словно чудовищные живые твари; некоторые ещё сверкали берилловыми зелёно-желтыми глазами.
И среди чёрных рёбер досок промелькнуло нечто белое; дно приближалось, и Маглор видел всё лучше: там были белые рёбра, и позвоночник — скелет, и череп, и обрывки тканей, и пояс, в котором…
...в котором…
...светились три Камня.
Такие же, как тот, что был зажат в его руке.
Он разжал пальцы.
Вокруг него всё потемнело, но ему показалось, что камни трескаются, растворяются, что вода вокруг них начинает светиться.
Осколок короны, который отбросил Маэдрос, покатился к самому краю пропасти.
Никто не услышал тихого звона, никто не заметил, как камень треснул, закрутился вихрем света, поднялся в воздух и исчез.
Никто не видел, как сливаются в одно осколки Сильмариллов, как из них вырастает деревом скелет, и свет плотью окружает его.
Наконец, Феанор смог вернуться.
Эарендил спал; Эльвинг сидела на скамеечке и смотрела за борт. Под их летучим кораблём проплывали льдины, просвеченные розовым сиянием заката; отблески Сильмарилла на борту корабля проходили по льду, словно ножом разрезая его. Вдруг она почувствовала чьё-то присутствие, обернулась: на корме стоял юноша, черноволосый, невысокий, с красивым и каким-то очень живым, изменчивым лицом. Ей подумалось, что, наверное, с ним должно быть очень весело и интересно.
— Вы же Феанор, — сказала она. Почему-то Эльвинг совсем не удивилась: она подумала, что так и должно быть.
— Да. Эльвинг, — спросил он, — тебе нужен этот камень?
— Нет! — воскликнула она. — Конечно, нет. Простите, я должна была отдать его вашему сыну. Наверное. Но тогда я не могла. Это было бы неправильно. Ему от этого стало бы ещё хуже.
— Да, — кивнул Феанор. — В ту минуту мой сын был во власти Моргота. Моргот бы просто заставил Келегорма отдать ему камень. Не знаю, смог ли бы он это пережить.
Эльвинг протянула руку и сняла камень с лебединой шеи корабля.
— Возьмите, Фэанаро.
Феанор взял камень и сжал его в ладонях; весь небосвод кругом окатил золотисто-белый свет, и сам Феанор на мгновение стал огненным силуэтом.
Он раскрыл руки; камень остался, но стал другим: он был меньше, очертания его стали мягче, свет остался таким же ярким, но теперь он был удивительно нежным, синевато-хрустальным, ласковым.
Феанор протянул камень обратно Эльвинг.
— Возьми это, Эльвинг. Пусть освещает путь тебе и Эарендилу. Это больше не Сильмарилл и теперь он уже ни для кого не опасен.
Феанор протянул руку; казалось, в воздухе возникло зеркало, и в нём появилось его отражение — вторая фигура, точно такая же, как он, только волосы были другими, длинными, мягкими, огненными.
— Я теперь понимаю, — сказала ему она. — Пока камни кто-то держал у себя, ты не мог вернуться. Они ВСЕ должны были отказаться от них.
— Конечно, — ответил он.
— А где же твой третий глаз? — спросила она. — Я так привыкла к тому, как ты смотришь на меня с земли.
— Он больше мне не нужен, — ответил он. — Теперь мы вместе и можем оставаться вместе где угодно. Пусть то, что было моим третьим глазом, останется у Эарендила.
— Мы правда можем быть где угодно? Феанор, а как же тот, кто стал тебе братом в этом мире? Я его тоже люблю.
— Конечно, — ответил он. — Но сначала…
Майтимо до сих пор не мог понять, как они с Фингоном до сих пор живы; вокруг них катились огромные камни, клубился пар; Фингон давно уже потерял сознание. Ему в голову всё-таки попал осколок, слегка погнувший решётку у него на голове, но благодаря ей он серьёзно не пострадал. Майтимо не отпускал его, отчаянно прижимая к себе. Он не надеялся, что их найдут.
Он не знал, показалось ли ему то, что он увидел, приснилось ли; иногда он забывал об этом, и ему казалось, что этого никогда не было; иногда это вновь всплывало в его памяти, будто это было сегодня.
— Нельо, — услышал он.
Он осторожно поднял голову — он был уверен, что это бред, галлюцинация. Но нет, перед ним действительно стоял его отец. Стоял чуть выше, на скальной ступеньке и улыбался ему так радостно, как никогда.
— Нельо, дай мне руку. Дай.
— Что ты боишься, Нельяфинвэ? — услышал он другой голос, знакомый, насмешливый. Майрон сидел на скале чуть выше, как всегда аккуратный и красивый в своих искрящихся чёрных одеждах; и теперь только Майтимо увидел, как они похожи — а ведь он должен был увидеть это ещё там, в подвале, когда Майрон показывал ему образ его отца.
— Давай руку, Нельо, — строго сказал отец.
Майтимо не посмел ослушаться; он отчаянно прижал к себе искалеченной рукой Фингона; он так боялся, что даже ухватил его зубами за ворот — и протянул левую руку Феанору.
— Нет, Нельо, левую руку не подают. Правую.
— Папа, — сказал Майтимо, — у меня там нет ладони, ты не сможешь ухватиться. Я не могу.
— Можешь, — сказал Феанор. — Дай мне руку.
Майтимо отчаянно вцепился в Фингона пальцами и протянул обрубленную руку отцу —
и почувствовал его горячие, невыносимо горячие пальцы; он увидел горящую ладонь Феанора, он вцепился ему в руку своими пальцами, и отец поднял его наверх.
Он не мог понять, как это случилось: ведь он поднялся не к тому месту, где стоял Феанор — он оказался далеко наверху, там где пропасть уже кончалась, она осталась далеко позади; он и Фингон лежали среди высокой травы, под её серо-зелёными зонтиками среди толстых стеблей, а на месте крепости Мелькора поднимался чёрный пар и тяжёлая пыль.
Светящееся лицо отца склонилось над ним, и он сказал:
— Прости меня, Нельо. Но ты ведь и сам всегда знал, что я не такой, как все эльфы.
— Нет, нет, — ответил Майтимо. — Нет, папа, я ничего не знал. Не уходи, пожалуйста.
— Мне и моему брату… сестре… нам нужно отлучиться, Нельяфинвэ, — сказал Майрон. — Довольно далеко и довольно надолго.
— Твоему брату? — спросил Майтимо.
— Фингон тебе всё расскажет, — рассмеялся Майрон. — Он такой милый, твой Фингон. И, пожалуй, самый разумный из нолдорских королей. Если бы не мой бывший Владыка, мы с ним могли бы справедливо поделить Средиземье.
— До свидания, Нельо, — сказал Феанор. — И пусть Фингон не волнуется за своего отца. Я найду и верну его, чего бы мне это ни стоило.
Огненная пелена разостлалась у него перед глазами; очнувшись, он увидел встревоженное, с покрасневшими глазами, лицо Тургона — и снова потерял сознание.
Под её ногами было разрубленное хрупкое тело подростка-Мелькора — и одновременно это было гигантское облако космической пыли, в котором тускло мерцал коричневым тлением остаток его сознания. Облако холода окружало их, и она стояла на коленях в пустоте. На её вытянутой руке, прикрытый другой рукою, был маленький, как мышь, тёплый комочек: Финголфин. Ему, порождению того мира, который она покинула, нельзя было находиться здесь: он был ни живым, ни мёртвым, навеки застынув в безвременьи. Раньше её любовь создавала звёзды — превращая грозные дальние светила в ласковые, безобидные огоньки на светлом небесном своде, который раскинула она. Теперь вся её любовь сосредоточилась на этом крошечном существе. Она подтянулась к нему; вот Финголфин стал размером с кошку, вот она рядом, такая же, как он. Она обняла его, жалея и одновременно в глубине души немного радуясь: как невыносимо было бы вечно быть здесь, думая о том, как он там, не приходится ли ему снова мучиться, переживая несчастья своих детей или сражаясь с ещё одним обезумевшим айну.