Потом их сжала чья-то невероятно холодная и нервная рука.
— Посмотри на меня, Гватрен, — сказали ему.
Он ощутил боль в глазах — жуткую, невыносимую, едва ли не более страшную, чем когда их выдрали из глазниц. И потом Гватрен наконец, увидел свет — как тогда, когда он выбежал из пещеры вслед за Карантир: сначала мутный, потом сияние дневного неба, хотя и серого и тёмного, резануло ему по глазам.
Его взгляд тут же нашёл Карантир, её темные волосы, красный кафтан, и рядом — рыжие косы её матери; потом он посмотрел вперёд, и увидел огромные, переливающиеся, как ртуть, глаза Оссэ, повелителя морей; из углов их лились струйки чёрно-зелёной крови.
— Ладно, Оссэ, — послышался из воды тихий голос Ульмо, — теперь я простил тебя, вернул тебе твой облик, и ты можешь вернуться в море. Но только пожалуйста, если ты поссоришься с ещё каким-нибудь обольстительным эльфом — и я надеюсь, что на сей раз это будет кто-то поприличнее, чем Финарфин, — не срывай больше зло на ни в чём не повинных жителях побережья. Они ведь боятся тебя и хотят тебе верить. Веди себя хорошо.
Оссэ нахмурился, кивнул; потом еле слышно сказал Гватрену — «прости», — и рассыпался клочками тумана.
— Ну, как спала? — спросил Эарендил свою супругу.
— Я не спала. Смотрела на землю, — ответила Эльвинг.
Эарендил огляделся, обошёл корабль, посмотрел за борт, улыбнулся жене и углубился в ворох старых географических карт, которые он нашёл во дворце Кирдана на острове Балар. Все эти дни Эльвинг ждала расспросов, но супруг, к её большому облегчению, так и не заметил изменений, произошедших с камнем.
«Ладно, — подумала Эльвинг, — может быть, мы всё-таки попадём в Аман и тогда нам расскажут, что случилось?..»
К огромному своему удивлению, Эарендил и Эльвинг шли рука об руку по совершенно пустым улицам Тириона. Эарендил достал из сумки план города, который кода-то начертил для него Тургон.
— Мы уже на главной площади, — пояснил он. — Вот башня Миндон Эльдалиэва… вот дерево Галатилион… О, Эльвинг, этот бело-золотой дом, наверное, дворец моего прапрадеда!..
— Нет, — вздохнул кто-то, — это дом Ингвэ. Дворец Финвэ — вот, пониже, из красных и белых кирпичей.
Они увидели, что на скамье у дерева сидит эльф-нолдо: очень серьёзный, высокий, с длинными, почти до земли каштановыми волнистыми волосами. В руках он держал покрытую воском деревянную табличку для письма и костяной стилус.
— Неужели вы действительно один из потомков Финвэ? — сказал незнакомец.
— Да, — ответил Эарендил, — я сын Итариллэ, дочери Турукано, а вы?..
— Ясно. Я Румиль, — пояснил тот. — Вы, видимо, уже слышали про то, что тут происходит? К сожалению, ваша матушка сейчас отбыла навестить свою бабушку Индис и не может ни на что повлиять. Лично я отказываюсь принимать участие в этом фарсе. Это, конечно, не моё дело, но я надеюсь, что Вы, как лицо заинтересованное, можете поговорить об этом с Владыкой Манвэ…
— Что же случилось, уважаемый Румиль? — спросила Эльвинг.
Румиль весь перекосился: как она поняла — из-за её ужасного синдаринского акцента.
— Коронация, — сказал Румиль, поджав губы. Он записал что-то ещё на табличке.
— Чья? Финарфина? Но ведь он уже давным-давно считается… — удивился Эарендил.
— Амариэ, — с ненавистью выдавил Румиль.
— Ага, местные нолдор решили, что с них хватит потомков Финвэ, — злорадно сказал кто-то у них над головами.
Из золотистой листвы дерева свесилась белокурая коса, и на землю спрыгнул — ну, или даже почти сошёл — очень высокий юный эльф.
— Дедушка! Дедушка Тингол! — всплеснула руками Эльвинг. — О Всеотец, я действительно в Валиноре!
Тингол крепко обнял Эльвинг, а потом помог спуститься Мелиан.
— Мой бывший друг Финарфин, — вздохнул Тингол, — бежал в Средиземье, чтобы избежать наказания за убийство и вряд ли вернётся. А его жена окончательно помешалась, и после всего, что она тут творила, нам с трудом удалось увезти её отсюда и доставить в сады Лориэна.
— Правда, я очень сомневаюсь, что Эстэ сможет даровать ей покой, — вставила Мелиан не без иронии. — Насколько я знаю, она с некоторых пор и сама не очень-то спокойно спит.
— В общем, нолдор согласны признать Финрода консортом Амариэ, когда он вернётся, но не более того, — пояснил Тингол.
Эарендил подумал, что Валар, наверное, как и Румиль, не в восторге от происходящего и только собирался спросить об этом Тингола, как перед ними предстала очень странная картина.
Почерневшая деревянная дверь дворца Финвэ распахнулась, и на пороге они увидели юную девушку в сером платье и чёрном плаще. В руках у неё был огромный, окованный серебром сундук. Эарендил видел такие в доме деда: с ними было удобно путешествовать (с таким сундуком его мать и отец покинули Гондолин), а добравшись до дома, несколько сундуков можно было поставить друг на друга — получалось что-то вроде комода.
Девушка спустилась по ступенькам, размахивая сундуком, как будто бы это был мешочек с парой яблок.
За ней из дома выбежал юноша — хрупкий, очень красивый, с огромной белоснежной косой.
— Дорогая, пожалуйста, давай поговорим! Так нельзя! Ты поступаешь неблагоразумно. Тебе следовало намного раньше сообщить мне о своих намерениях. Я мог бы… — Говорил он на старомодном квенья, в котором проглядывал какой-то странный акцент.
Девушка отмахнулась и пошла по площади, размахивая сундуком.
— Что подумают эльфы? — воскликнул юноша.
— Спроси у них, — пожала плечами девушка. — Может, наконец, поймёшь, что они о тебе думают.
— Но ты же не можешь просто так взять и всё оборвать! Мне будет очень одиноко, правда! Не делай этого! Ты всегда была моим лучшим другом! Столько веков! И вдруг у тебя появились секреты, ты вдруг стала отлучаться — и всё ради… ради…
— Не хочу больше слушать, извини, мне пора, — сказала девушка.
— Ты не можешь так уйти!
В руках у юноши вдруг из ниоткуда появился белоснежный жезл, увенчанный огромным сапфиром; Эарендил подумал, что не только дерево в Гондолине было похоже на дерево здесь, но и белый Посох Судьбы Тургона был почти таким же.
— Я не хочу! — сказал юноша.
Девушка выпустила сундук и он повис в воздухе там, где она отняла руку. Она подошла к юноше и вдруг бросила ему несколько фраз на незнакомом языке; у Эарендила и Эльвинг зашумело в ушах.
— Что?! Что?! — ответил он.
— Что слышал, — ответила она и исчезла вместе с сундуком.
Юноша обернулся и несколько растерянно поглядел на Эарендила и Эльвинг, которые стали свидетелями этой не слишком приятной для него сцены. Мелиан у них за спиной давилась смехом.
— Я рад вас приветствовать в Амане, — сказал он. — Любезный Эарендил, слава о твоих путешествиях дошла до вершин Таникветиля и достигла моих ушей. Говорят, что ты убил саму Унголианту, а это великий подвиг…
— Дальше ушей, видимо, ничего у него не идёт, — шепнула Мелиан на ушко Эльвинг, давясь от смеха.
— Манвэ Сулимо, ты не зря предупреждал меня о том, что айнур в браке не следует доверять, — серьёзно сказал Тингол. — Теперь, когда от тебя ушла жена, я в этом убедился.
— Как же так?! — сказала Эльвинг. — Как она могла… она даже забрала свои вещи… Как жестоко!
— У нас нет вещей! — воскликнул Манвэ вдруг срывающимся голосом подростка. — Нет у нас никаких вещей. У меня только это, — он раздражённо махнул своим жезлом. — Это вообще не её вещи! — Он повернулся и хотел было уйти, но, видимо, сдержаться всё-таки не смог и выпалил: — Это вещи короля Финголфина! Ему, дескать, не хватает лютни, коробки с шахматами и каких-то тарелок!
Эарендил и Эльвинг недоуменно переглянулись, глядя ему вслед. К кому же им теперь идти?
— А что она ему сказала? — спросила Эльвинг. — Бабушка Мелиан, вы знаете?
— Не вздумай им ничего рассказывать! — вскричал Румиль. — Их вообще не должно было здесь быть. Об этом не следует упоминать. Никогда!
Но конечно, потом, когда Амариэ пригласила их поужинать, Мелиан отозвала Эльвинг в сторону и всё рассказала. Эльвинг, конечно, обещала никому ничего не говорить, но рассказала всё Фингону (когда приехала поблагодарить его за то, что тот спас её от Келегорма). Фингон тоже обещал никому ничего не говорить, но не мог не рассказать об этом Тургону.