— Давайте обобщим факты. — сказал Саурон. — Во-первых: одна эллет побеседовала, как ни странно, с Унголиантой, когда та ненадолго приняла облик эльфийки. Унголианта сказала, что когда она и Мелькор прибыли в Форменос, Финвэ был уже мёртв, у него уже была разбита голова, а на шее был небольшой порез. Голова у него была разбита ларцом от Сильмариллов. Он был одет в длинную рубашку со своим гербом и в длинную кольчугу с гербом Феанора. На этот момент над входом в сокровищницу горел свет, а на полке стоял чей-то зажжённый фонарь. Во-вторых: поскольку за последнее время в плену у нас оказалось много нолдор, мне не составило труда выяснить, что ларец, в котором на данный момент хранятся Сильмариллы в Ангбанде, не является тем ларцом, который изначально сделал для них Феанор. Тот ларец был разбит, скорее всего — в момент убийства. Потом от ларца отделили замок. Этот замок почему-то оказался в семье Финголфина, скорее всего, у Фингона; потом Тургон передал его тебе, Келебримбор, и ты принёс его сюда. В-третьих, все вы и так знаете, что кто-то из вас писал за Финвэ письма родственникам в Тирионе, и что кто-то — скорее всего, Фингон — приезжал за письмом в самый день гибели Финвэ. У меня вопрос: почему вы вообще решили, что этот нож был орудием убийства, как только его увидели и что в убийстве виновен Келегорм?
Майтимо задумался.
— Конечно, Келегорм носил дедушкину кольчугу… Но самое главное — если под кольчугой Финвэ был в длинной рубашке с гербом, скорее всего, он не успел переодеться после завтрака, — сказал Майтимо. — Оружие хранилось только в отцовской половине дома. За завтраком дедушка пользовался только этим ножом. Если кто-то…
— Перестаньте! — воскликнул Маглор. — Майтимо, пожалуйста, давай всё это прекратим. Я же уже признался. Зачем…
— Кано, не надо, — сказал Карантир. - Да, я решил никого из вас больше не видеть, но когда Нариэндил сказал мне, что ты хочешь погубить себя, я…
— Нариэндил, как, ну как ты смел так поступить?! Зачем ты привёз Морьо? — Нариэндил молчал. — Я же тебя просил… Понятно же, что ни Келегорм, ни Куруфин не могли знать, что это за нож… Это я отмыл кровь с ножа… я положил его обратно на обеденный стол…
— И ударил Финвэ этим ножом тоже ты? — спросил Саурон.
Все молчали.
— Бедные вы, бедные испуганные крошки, — сказал насмешливо Саурон. — Ну раз прямо и откровенно у нас с вами ничего не получается, давайте я расскажу вам сказочку. Милую сказочку про светлый Аман. Итак, один милый, красивый и на тот момент совершенно невинный эльфик поехал навестить своего доброго дедушку…
====== Глава 23. Балкон ======
The end of man is knowledge, but there is one thing he can’t know. He can’t know whether knowledge will save him or kill him. He will be killed, all right, but he can’t know whether he is killed because of the knowledge which he has got or because of the knowledge which he hasn’t got and which if he had it, would save him.
Robert Penn Warren. All the King’s Men
Цель человека — знание, но одного он не может узнать: он не может узнать, спасет его знание или погубит. Он погибнет — будьте уверены, — но так и не узнает, что его погубило: знание, которым он овладел, или то, которое от него ускользнуло и спасло бы его, если бы он овладел им.
Роберт Пенн Уоррен. Вся королевская рать
Час смешения света прошёл. Сияние Лаурелин с трудом пробивалось сквозь туман и серые облака. Финдекано провёл ладонью по волосам, почувствовав мельчайшие капельки дождевой мороси.
Он не мог понять, почему ему так грустно и тревожно. Да, он забыл, что сегодня день зачатия Морьо, и не захватил для него никакого подарка. Морьо обидится. Но ведь это может сделать и Аракано в следующий раз. К тому же Финвэ наверняка ему что-то подарит.
Фингон, как всегда, с теплотой подумал о дедушке. Все эти годы, которые сыновья Феанора провели на севере, в Форменосе, Финвэ каждое утро оставлял у двери комнаты каждого из внуков что-нибудь приятное и вкусное — яблоки, печенье, пирожки, как будто они были маленькими детьми. А тому, у кого был день зачатия, полагалась большая ваза с самыми большими яблоками и с подарком.
Он соскочил с коня, привязал его в знакомом месте, у трёх высоких дубов и пошёл пешком. У дороги стоял Майтимо. В последний раз Фингон встречался с ним три месяца назад: Тургону в его новом хозяйстве была нужна помощь старшего брата, и за письмами ездил Аргон. В дороге Фингон думал, как подойдет к нему, поздоровается, возьмёт за руку и они пойдут к дому вместе. Ведь сейчас не от кого прятаться — дядя Феанор ещё накануне уехал на праздник.
Майтимо сложил руки на груди и смотрел туда, откуда должен был приехать он, Фингон. От того, что они так давно не виделись, Фингон с каким-то особенным отчаянием осознал, что они не вместе, что единственное существо, которое он может любить, никогда не будет рядом с ним. Сознание ужасной неправильности того, что им приходится расставаться так надолго, того, что потом разлука может стать ещё длиннее, стало невыносимым.
И он испугался. Он подумал, что сейчас может просто не выдержать этой встречи и сделать что-нибудь безумное. «Потом, — подумал Фингон. — Потом. Потом, когда я заберу письмо. У нас будет время поговорить. Он меня проводит…»
Фингон поспешил к дому, обойдя дорогу по боковой тропке. С той стороны, где находились покои Финвэ, Форменос почти ничем не напоминал крепость; Феанор, говорили, не хотел, чтобы его отец чувствовал себя, как в тюрьме. Стена была не слишком высокой; за ней был склон, поросший мелкими деревцами полудикой вишни, корявыми от ветра яблоньками и колючими зарослями ежевики. С балкона в любимой комнате Финвэ открывался великолепный вид на этот густой северный сад. В саду под большой яблоней стоял для него стол и скамейка; за этим столом он иногда обедал и под руководством Майтимо в последнее время начал учиться читать и писать.
Фингон легко перебрался через стену; проверил, не расстегнулась ли сумка для писем и пошёл к дому. Он хотел было подать деду условный знак, постучав по большому дереву под балконом или бросив в окно камушек. Но серая тишина этого дня как-то странно подействовала на него. Фингон замер у маленького фонтана под балконом. Можно было зайти в дом через небольшую дверь в сад, но, прислушавшись, Фингон услышал чьи-то шаги в доме на первом этаже. Он решил забраться на балкон, как уже много раз это делал, по стене и ползучим веткам дикого винограда; если дедушка один — это будет для него сюрприз, если нет — можно и подождать.
Фингон заглянул через стекло балконной двери; Финвэ сидел за столом и чистил яблоко. Он уже закончил завтракать, но всё ещё был одет в длинный халат, и его пышные волнистые волосы были распущены. Финвэ был очень пунктуален; посмотрев на водяные часы на полке буфета, Фингон понял, что до конца завтрака осталось ещё около четверти часа: пока не придёт время, он не встанет из-за стола.
Фингона снова поразило его собственное сходство с дедом: сейчас, прижимаясь лбом к стеклу, он мог бы подумать, что видит в стекле своё отражение — только у него самого волосы были почти прямыми; конечно, если расплести тугие косы, они становились такими же волнистыми, как у Финвэ, но ненадолго.
Фингон уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь; она даже чуть приоткрылась, но он не успел ничего сказать деду — тот обернулся к двери в столовую и сказал:
— Доброе утро! Ты уже вернулся с охоты? Сейчас ещё так рано… Ты можешь со мной позавтракать. Конечно, сейчас уже не время, но раз у тебя сегодня праздник, я бы хотел побыть с тобой.
— Да, я вернулся, — сказал Карантир. Он подошёл к столу, но не сел; выглядел он как-то странно; Фингон увидел, что у него дрожат руки. Он не мог понять, чем Карантир так расстроен — может быть, Финвэ тоже забыл о его дне зачатия? — У меня болит голова.
— Ты, наверное, очень много читаешь, как и Атаринкэ, — сказал с мягким упрёком Финвэ. — Это ведь очень трудно. Сидишь допоздна при коптящем светильнике. А потом вы рано встаёте. Даже ничего не ели утром. Так нельзя. Вам же на самом деле не нужно на охоту — это ведь просто развлечение. Можно было бы ещё поспать.
— Ты же сам говоришь, что охота — мужское дело, — ответил Карантир. — Я столько раз это слышал.