— Маэглин, где Аракано? — спросил Элеммакил.
— Да неважно, — отмахнулся Маэглин. — В общем, я решил, что ему лучше пожить с родственниками. Ну в смысле, не со мной. Ну, то есть с другими родственниками. А вообще-то, — Маэглин радостно потёр руки, — у меня для тебя хорошая новость. Отец твоего ребёнка теперь будет жить с нами. Разве не прекрасно?
Элеммакил хотел что-то сказать, возразить, протестовать — но разум говорил ему, что всё бесполезно. Им с Рингилом было некуда деваться. Бежать отсюда — из покоев Маэглина, одной из самых охраняемых частей Ангбанда — было невозможно, и даже если бы им удалось выбраться, его и ребёнка в лучшем случае ждала бы участь отверженных изгоев.
— Маэглин, — тихо сказал Элеммакил, — но ты же не дашь моего сына в обиду, правда?
— Конечно, нет, — Маэглин даже удивился. — Я его люблю, и он такой хороший мальчик, никто не захочет его обидеть. Даже не думай.
Маэглин показал Келегорму на полуоткрытую дверь и сказал:
— Ну вот они тут живут.
Келегорму понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Элеммакила. Он сидел на постели; его исхудавшие руки были сложены на коленях, в тёмных волосах, остриженных чуть выше плеч, было несколько седых прядей.
— Вот, значит, как над нами поиздевались, Элеммакил, — сказал Келегорм.
Элеммакил посмотрел на него. Всё, что он хотел сказать тому, кто должен был прийти сюда, вылетело у него из головы. Келегорм надел чёрный кафтан и кольчугу, такие, как носили приближённые Маэглина; бледный, со своими тускло-серебристыми волосами, он казался воплощением безжалостности.
— Это значит, с тобой я был тогда, — продолжил он.
— Пожалуйста… — Элеммакил говорил себе, что не будет просить, унижаться, но страх за Рингила охватил его, заглушив все другие чувства. — Пожалуйста… всё, что угодно; всё, что хочешь, только не при ребёнке.
— Здесь, наверно, ему и так приходится видеть много дурного, — ответил Келегорм. Он помолчал и сказал: — У нас… у тебя правда родился от меня ребёнок? Я могу его увидеть?
— Да, — сказал Элеммакил. На душе у него было черно, но он понимал, что избежать этой встречи не удастся. — Но ты… Прошу тебя. Он только маленький мальчик, Туркафинвэ, он ничего не сделал тебе плохого…
— Я не способен причинить ребёнку вред, — сухо ответил Келегорм, — можешь не бояться.
Элеммакил провёл Келегорма в конец коридора и вниз по небольшой, ступеней в пять-шесть, лестнице. Здесь была мастерская, принадлежавшая Маэглину; сейчас здесь распоряжался Эол, который в основном руководил Маэглином, когда тому поручалось что-то сделать.
Келегорм вошёл в мастерскую и замер. Его сын старательно скручивал что-то щипцами; Эолин помогал ему, подсказывая направление следующего движения.
Келегорму показалось, что он увидел самого себя маленьким, старательным мальчиком в мастерской отца, мальчиком, который вставал рано-рано и бежал делать то, что задавал ему Феанор, чтобы успеть до того, как тот проснётся. У Рингила были точно такие же серебристо-белые волосы, завязанные в хвостик, такие же хмуро сдвинутые брови, — и такие же серо-зелёные глаза. Рингил поднял взгляд и посмотрел на него; он смотрел робко и вместе с тем радостно-восхищённо: ему, как всякому ребёнку, хотелось, чтобы рядом был кто-то большой и похожий на него. Мальчик перевёл взгляд на Элеммакила, стоявшего у Келегорма за спиной и замер: он почувствовал напряжение и испуг матери.
— Рингил, — заставил себя сказать Элеммакил, — это твой отец. Теперь он будет жить… здесь.
Мальчик не ответил: он не знал, что сказать, чтобы не рассердить и не расстроить Элеммакила.
— Привет, — выговорил Келегорм наконец. — Чем ты тут занимаешься?
— Я вот делаю узор, — ответил мальчик. — Это будет украшение для щита.
— Можно я посмотрю? Это что будет? Филигрань? Хорошая заготовка. Ты потом сам будешь это паять?
— Я ему помогу, — проворчал Эолет, который в это время как раз пытался выложить из отдельных серебряных листочков и веточек филигранный узор.
— Это сложно, — покачал головой Келегорм. — Пальцы мальчика могут не справляться с такой тонкой работой.
И Эолин, и Эолет посмотрели на Келегорма с плохо скрываемой неприязнью. Для обоих собственное тело было вечной головной болью, и даже то, что молодость — недостаток, который со временем проходит, не утешало Эола. Несмотря на то, что память о всех навыках и умениях у него сохранилась, руки подростка пока нередко не могли справиться с операциями, которые требовали силы или совершенной координации движений, а Маэглину, как считал Эол, всё-таки порой не хватало сноровки, чтобы выполнить его требования.
— Хорошо, что ты этому учишься, — сказал Келегорм, — но тебе, наверное, всё-таки стоит самому сделать что-нибудь с начала до конца. Давай я тебе покажу? Ты не против? — спросил он у Эолина и Эолета.
— Давай, мне тоже интересно, — сказал Эолет.
Келегорм попросил дать ему рабочий кожаный фартук и встал рядом с сыном. Элеммакила поразило, до какой степени они похожи; он даже удивился, что сам, зная, как выглядит Келегорм, до сих пор не догадался, кто отец ребёнка. Рингил иногда тревожно поглядывал на мать: не злится ли Элеммакил на него? Элеммакил заставил себя улыбнуться, давая понять мальчику, что бояться нечего. Через некоторое время он вышел, чтобы, как обычно, принести детям еду; вернувшись, он по-прежнему застал Келегорма с сыном за работой.
— А ты правда живёшь здесь? — спросил Рингил.
— Да, — ответил Келегорм, — здесь.
Он заглянул в кладовку с маленьким окном, где всё ещё лежали части старых доспехов: большинство пришлось выбросить несколько лет назад, чтобы освободить место.
— Да, вот здесь я и живу, — сказал он. — Никто не против, вы же не пользуетесь этой комнаткой?
Эолин и Эолет пожали плечами.
— Конечно, — сказал Эолин, — только мы приходим в мастерскую рано и начинаем работать с утра.
Элеммакил стал чаще заходить в мастерскую: он тревожился за сына. Но Келегорм держал себя ровно и приветливо, хотя и несколько отстранённо. Элеммакил не без удивления увидел, что Эол — оба Эола — отбросили свою неприязнь к нолдор, постоянно задавая Келегорму вопросы и повторяя его приёмы.
Через несколько недель Элеммакил заметил, что сын и Келегорм ведут между собой какие-то разговоры, которые прекращаются в его присутствии, и что Рингил стал запирать свои работы в шкафчик. И однажды утром, заглянув в свою комнату, он увидел там Келегорма и Рингила, а на своей кровати — что-то блестящее и переливающееся. Элеммакил подошёл поближе: на сером суконном одеяле очень странно выглядели диадема, браслеты и ожерелье. Кружевная филигрань, искрившаяся мягкими отблесками серебра, была усыпана бриллиантами. Элеммакил с горечью подумал, что этот серебряный венец должен подходить к его волосам с седыми прядями.
— Надень! Надень, пожалуйста! — попросил Рингил.
Элеммакил неловко, на ощупь надел на голову диадему; с трудом натянул через диадему ожерелье, просунул похудевшие кисти рук в браслеты, поправил волосы. Рингил бросился к нему и обнял; он тихо сказал:
— Мамочка… никого красивее нет! — он знал, что Элеммакилу не всегда нравится, когда его так называют, хотя и не мог понять почему:, но ему всё равно очень хотелось это сказать. Элеммакил почувствовал, как к горлу подкатил комок; он не мог ничего ответить, лишь присел и положил голову на плечо сыну.
— Это мы с отцом сделали вместе, — продолжил Рингил, — все камни на браслетах я сам вставил. Тебе ведь нравится? Эолин и Эолет мне тоже немного помогли…
— Скажи им спасибо, Рингил. Давай я переоденусь, эта одежда плохо подходит к такому убору, — сказал, наконец, Элеммакил.
Мальчик выбежал из комнаты, и Келегорм сказал:
— Не могу не согласиться с моим сыном, — Элеммакил понял, что он имеет в виду — «никого красивее нет». — Сегодня, если ты помнишь, день зачатия Рингила. Я понимаю, что для тебя это не праздник… то есть не совсем праздник, конечно. Но я люблю своего сына, и я очень благодарен тебе. Хочу сделать хоть что-то приятное для тебя, Элеммакил.