— Пенлод, я знаю, просто теперь как раз вот этот у нас последний, как я надеюсь, Финвэ, — фыркнул Гортаур, ткнув в Амрода пальцем. — Так вот, последний Финвэ: я понимаю, что для сыновей Феанора это абсолютно неважно, но Финголфин лежит в гробу ровно потому, что хотел отомстить за своего отца, первого Финвэ. Он лежит там потому, что Феанор стал орать, проклинать Мелькора за гибель Финвэ и даже пытался наложить на себя руки. Финголфину, как всегда, пришлось доказывать, что он любит отца больше, чем Феанор. Если бы Финголфину сказали, например, что Финвэ полез под юбку Галадриэли, и она раскроила ему череп, Финголфин до сих пор правил бы в Тирионе. Мне почему-то кажется, что те, кто бежал из Гондолина, спасая свою жизнь, да и те, кого искалечили, изнасиловали и обратили в рабство, очень хотели бы посмотреть в глаза тому квенди, который выбил Финвэ мозги, даже если для сыновей Феанора это совершенно неважно.
— С каких пор ты такой защитник эльфов? — спросил Майтимо.
— С тех пор, Маэдрос, как я правлю Средиземьем. Ты этого не заметил? Я и тебя готов взять под своё покровительство, если ты будешь вести себя прилично, — ответил Гортаур. — Ну как, готово?
Перед ними предстала огромная, окованная серебром дверь.
— Взламывать? — спросил Гортаур, с сожалением оглядывая кружевные узоры на пластинках серебра и слоновой кости, покрывавших врата.
— Нет, я знаю, как она открывается, — сказал Пенлод. — И если открывать неправильно, замки заклинит насовсем. — Он нажал на несколько панелей, потом на отдельные детали резьбы. Из двери выехал маленький ящичек, в котором обнаружился ключ. Пенлод повернул ключ так, как следовало — в нескольких направлениях определённое число раз.
— Почему она вообще открывается? — спросил Гортаур. Пенлод не знал, что ответить. — Зачем вы собирались её открывать? Зачем заходить в гробницу? Ещё бы написали, как у вас принято — «входите, друзья». Ну что, добро пожаловать! — Он показал на Натрона, сыновей Феанора и Пенлода, велев остальным остаться снаружи.
У Натрона в руке был факел, но Саурон, оглядев погребальную камеру, щёлкнул пальцами, и на стенах зажглись хрустальные лампы: в них осталось достаточно масла. Тонкие пальцы Саурона быстро развернули знамя, которым был прикрыт саркофаг. Майтимо вздрогнул, увидев, как легко Саурон поднял и отставил в сторону серебряную крышку, которую даже четверо эльфов могли бы сдвинуть с трудом, не говоря уж о людях: время от времени он забывал, что Саурон — не человек и не квенди, а предвечное порождение Эру.
«Но всё же», — подумал Майтимо, — «чтобы узнать, как умер один из нас, он спустился в гробницу другого. Или он просто хочет знать правду о Мелькоре?».
Когда гроб вскрыли, зрелище оказалось не настолько ужасным, как воображал себе Майтимо.
Как-то он слышал, как Пенголод сказал, что скорее всего, тело Финголфина останется нетленным. Майтимо понял, что этого не случилось потому, что Гондолин пал. Семь врат были сломлены, в долину проникли злые, влажные южные вихри; деревья и травы выгорели. Горячие ветра и морозные рассветы прошедших десяти лет превратили в пыль не только хрустальные ручьи и фонтаны построенного Тургоном города, но и тело отца короля. Остался только скелет и несколько прядей чёрных волос.
Тончайшая синяя ткань, усыпанная золотыми звёздами, которая некогда окутывала тело, исчезла; череп и кости окрасились в синий цвет; кое-где меж ними мерцали золотые блёстки. Несколько тяжёлых перстней по-прежнему сверкали на сложенных на груди руках.
Саурон провёл в воздухе над саркофагом рукой, как будто веля всем отойти в сторону, хотя никто из них не рвался прикоснуться к останкам Финголфина. Осторожно, двумя пальцами он достал из гроба сумку и с любопытством покрутил её в руках. Ему и раньше, конечно, приходилось видеть эльфийские сумки для книг и бумаг. Но эта была особенно хороша, хотя с виду и выглядела скромно, и сохранилась она лучше, чем всё остальное. В ней была двойная кожаная подкладка, она была пропитана особым составом и снабжена двумя рядами прочных застёжек и внутренними карманами. Бумаги и книги в ней могли уцелеть даже после пребывания на дне реки. Он достал бумаги, несколько небольших сшитых от руки тетрадок, письменный набор, пересмотрел какую-то завёрнутую в платок мелочь.
Саурон повторно перебрал все бумаги в сумке; казалось, что он просто мельком пролистывает их, но Пенлод успел за это время достаточно хорошо узнать Саурона, чтобы понять: его сознание успевает запечатлеть всё написанное и нарисованное. Гортаур протянул сумку Пенлоду; из бумаг он отобрал два или три письма и спрятал, остальное отдал Майтимо:
— Возьми, — сказал он, - это, пожалуй, представляет интерес только для тебя.
Ничего похожего на описанный Тургоном замок в сумке не оказалось.
Пенлод вспомнил слова Тургона — «…когда Гортаур узнает, что я его обманул».
Невольный, видимо, вполне реальный истерический припадок, который случился с Тургоном, когда он услышал от Саурона неприятную правду о своём брате Фингоне, припадок, который чуть не убил самого Тургона и нерождённого ребёнка, окончательно убедил Саурона в истинности того, что говорил Тургон до и после этого: перепуганный, пленный эльфийский король, потерявший всё, в растерянности выдаёт семейные тайны. Сейчас Пенлод не сомневался, что всё, что говорил вслух Тургон после того, как вышел тогда из лаборатории Саурона вместе с ним и Маэглином, а может быть, и до того, было тщательной, сознательно рассчитанной смесью правды и лжи.
Пенлод задумчиво покрутил сумку в руке, ещё пошарил в ней, и затем с удивлением обернулся к Маэдросу. Он повернул к нему открытую сумку, и Маэдрос увидел, что рука Пенлода зашла за подкладку и что-то нащупывает там.
— Там что-то спрятано, — сказал Пенлод. — Какая-то бумага.
Пенлод вытащил сложенный вдвое листок пергамента. Он выглядел старым, потёртым; когда Пенлод раскрыл его, то увидел, что листок покрыт корявыми, наезжающими друг на друга буквами. Эти строки на квенья были как будто бы написаны эльфом, никогда не учившимся писать: писавший словно бы срисовывал откуда-то буквы, как срисовывают непонятные картинки: каждая буква выглядела иначе, одни были мельче, другие — крупнее. Многие буквы были чуть стёрты, как будто на чернила пролились слёзы или дождь.
Пенлод стал читать написанное, но при попытке понять, что же хотел сообщить автор письма, у него просто искры из глаз посыпались:
— Дорогой… дорогой… наверное… Инголдо? … Ах, «дорогой Ноло», да, «дорогой Ноло, ты, наверное»… «уде… уда…»... «удавишься»?! Как это — «удавишься»? «Удивишься»? «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься…»... да, я бы тоже очень удивился, — Пенлод в недоумении смотрел на пергамент.
Майтимо не поверил своим ушам: он протянул руку и Пенлод, пожав плечами, передал ему письмо. Там действительно было написано буквально следующее:
дарагой нколо
ты наверно удавишся получив ети строги,
но ето я тебе пишу
Письмо было чудовищно, невыразимо безграмотно: Nkolo вместо Ñolo, penna вместо tenna, estel-tella вместо estel-pella…*
Майтимо прочёл письмо, потом прочёл ещё раз.
До него начало доходить: это было письмо Финвэ, причём письмо, написанное самим Финвэ — не им, Майтимо, под диктовку деда, не Финьо, не Морьо — Финвэ предпринял отчаянные усилия, чтобы всё-таки написать Финголфину лично. Наверное, перед собой у него была азбука, которую Майтимо написал для него, и он, сидя в парке под нежно шумевшими берёзами или на балконе в своих покоях, старательно вырисовывал буквы, неумело нажимая на перо длинными белыми пальцами, откидывая назад тяжёлые, слегка волнистые пряди.
— Дядя Финголфин… не знаю, наверное, он при жизни так и не увидел этого письма, — голос Майтимо прервался. — Это… это письмо ему от отца… от дедушки. Он написал сам, потому что… вот. «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься, получив эти строки, — прочёл Майтимо вслух, — но это я тебе пишу. Прости, что раньше за меня тебе писали внуки, но мне это трудно. Фэанаро всегда так сердится из-за этих своих буков, я ничего в них не мог понять. Я тебя очень люблю и скучаю по тебе, а так у нас всё хорошо. Финд. прошлый раз сказал, что у Тур. родилась дочка. Тут я уже должен был вам сам написать. Я крепко обнимаю и целую Т., Э. и крошку Итариллэ, надеюсь, я правильно написал имя. Привет Анайрэ, поцелуй от меня Ар. и Аред. Твой отец».