— А зачем Пек прячется? Я слышала: король хочет сделать его своим рыцарем. Разве от такого прячутся? — вдруг сказала Нина.
— Давай не будем об этом, — нахмурился Ларик (он уже сомневался — правильно ли сделал, что поделился секретами с этой глазастой 'мышью'). — Раз прячется, значит, так надо. Ты хоть запомнила, о чем я тебя просил?
— Конечно. Все запомнила. Сделаю, как говорил, — в очередной раз кивнула Нина. — А это тебе, подкрепись, — и стала пропихивать в окошко большие, пахнущие лимоном, лепешки. — Потом пойду туда, куда ты просил.
Ларик послушно принял угощение и в шутку погрозил девушке пальцем. Она хихикнула в ответ и скрылась в вечерних сумерках, быстро и бесшумно…
— Что со мной, старик? — шептал Пек, лежа на скамье у окна в доме на Тихой улице и глядя на полную луну, которая только что выплыла из-за темной, похожей на кролика, тучи. — Я-то думал: я все забыл. А на поверку вышло — ничего я не забыл. Все во мне бурлит, как вода в котле, который с огня снять забыли…
Герман ничего не отвечал — он ждал, пока юноша выговорится. И тот вздохнул, забормотал дальше, крепко стиснув веки (надоело смотреть на молочный круг в черном небе):
— Думал: если увижу его, ничто во мне уже не шевельнется, потому что перестал я думать о нем, как об отце. Что ж со мной теперь? Словно только вчера герольд прискакал и объявил мне о том, что я не нужен отцу… Старая обида никуда не делась…
— Как ни верти, как ни крути, а отец есть отец, — все-таки отозвался старик, кряхтя на своем сеннике на печке. — Помню я свое детство. И мне от батюшки доставалось — мало не казалось. Особенно тогда, когда он мне науку воинскую преподавал. Один раз так палкой огрел, что чуть дух вон не вышиб… Сколько это мне было? Лет десять вроде…
— А свою жену, твою матушку, он бил? Убивал? — вдруг едко спросил юноша, поднимая голову с подушки. — Лишал ли тебя наследства, даже не видя тебя?
Старик ни одного слова не нашел в ответ.
— То-то и оно, — сквозь зубы продолжил Пек, глядя теперь на почерневшее бревно стены. — Я ведь, убегая из усадьбы, решил забыть о себе, как о лорде, как о принце. На кой черт мне это лордство, наследство баснословное? Я ведь сам отрекся от всего, что мне отец со щедрот своих оставил. Навсегда захотел с прошлым развязаться. В простаки — проще некуда — подался. И словно сам себя обманул — ничего никуда не делось. Вот он я, вот злоба моя и обида, вот ненависть, а вот и желание мстить и убивать! — он поднял кверху кулак.
— Короля?! Отца?! — ахнул Герман, и тут же в жар его бросило.
— Я как со стены его увидел, так и пожалел, что лука и стрелы у меня в руках нет, — глухо признался Пек. — С закрытыми глазами в сердце попал бы…
— Это вас лихорадит, мальчик мой, лихорадит, — забормотал Герман, спускаясь с печки вниз. — Сейчас воды подам.
Юноша вздохнул, прерывисто, тяжко:
— Пусть так, пусть лихорадит. Пусть вусмерть лихорадит…
И отвернулся, не желая пить воды, которую в глиняной кружке принес ему наставник.
Мастер Герман покачал головой, поставил кружку на подоконник, сел рядом с парнем, на трехногий табурет, к стене прислонился. Собрался дежурить у постели юноши.
Пек хотел уснуть, а сон все не шел. Приходило только какое-то тревожное забытье, полное неясных дрожащих образов в грязно-синих разводах. И в груди ныло, словно рана углублялась, а не затягивалась, и поднималась куда-то под сердце.
Наконец, мутное сновидение плотным покрывалом опустилось на Пека. Кровь и боль — они оказались одинакового цвета. И этого с избытком черпали для него из глубокого темного колодца какие-то люди-призраки…
Стук в дверь показался набатным ударом.
Потом — громкий шепот знакомым девичьим голосом:
— Пек, здесь ли ты? Пек?
Юноша подхватился и босиком, на цыпочках, побежал к выходу, привычно обходя все известные скрипучие половицы. А Герман, похоже, уснул крепко — лишь прерывистое сопение с похрапыванием с табурета доносилось.
— Нина? Ты? — спросил хлипкую дощатую дверь.
— Точно. Ты здесь? Как хорошо. Открой, пожалуйста. Мне Ларик рассказал, как тебя найти. У меня есть лекарство для тебя и еда. Открой — страшно мне, — затараторила Нина.
Пек без промедления откинул засов, ухватил девушку за тонкую руку, дернул в дом и закрыл двери.
— Ну, привет, старушка, — и вдруг почувствовал, как задрожало что-то у него в сердце, но на этот раз не тревожно, а тягуче сладко: от Нины уютно пахло выпечкой и почему-то ромашками. — Какая же ты смелая — ночью пришла, одна…
— Мамочки, — протянула девушка, уцепившись за его рукав. — А свет? Темно-то как…