Тишина сурово обрушилась на место драки. Неожиданная и немая, как смерть, только что забравшая принца Лагаро к себе.
Мелин ошарашено дернулся в сторону, выпустив Патрика. Тот, похожий на огромную тряпичную куклу, рухнул в снег. Его голова была неестественно вывернута на сторону, а серо-голубые глаза, широко раскрытые, изумленно выпучились куда-то в бок. Мимо как раз пробежал крупный рыжий кот, и можно было подумать, что Патрик вылупился на него.
— Капцы! — хрипло выдохнул Ларик, обретая дар речи: надо ли говорить, что он был ошарашен случившимся не меньше приятеля.
— Что ты сказал?! — тонко вскрикнул Мелин, подпрыгивая на месте. — Что ты такое сказал?! Не смей! Он ведь не мертвый!
Бросившись на колени возле убитого, он стал тормошить его, бить по щекам:
— Вставай, гаденыш! Хватит меня изводить! Вставай же!
Но, как сытый не бывает товарищем голодному, так и мертвый не слушает живого.
— Бежим, братишка! — ухватил друга за плечи Ларик. — Бежим, пока нас не хватились. Он мертв и не встанет, а твою голову за такое могут снять в два счета. Бежим!
— О, нет! Разве я этого хотел?! — чуть не плача Мелин оттолкнул приятеля.
— Конечно не хотел. Но Патрик мертв… Ты посмотри на его тощую шею — она попросту не выдержала. Но разве это будет тебе оправданием? Бежим, братишка.
— Господи, я проклят от рожденья! — простонал молодой человек, хватаясь за голову.
Он опять оттолкнул Ларика, но тут кто-то из свиты Патрика, опомнившись от первоначального столбняка, заорал 'Убили! И это словно подстегнуло Мелина:
— Бежим! Прочь отсюда!
Он зачем-то подхватил меч Патрика и бросился, спотыкаясь и поскальзываясь, к конюшням…
Глава четырнадцатая
Никто не смеет упрекать отца за то, что он плачет на похоронах своего сына.
На похоронах Патрика король Лавр Свирепый не прятал слез. В последний раз касаясь губами белого лба юноши, обнимая теперь навечно узкие, так и не успевшие развернуться, плечи, в которых не стало силы, он долго не мог отпустить его, долго шептал в тонкое мраморное ухо 'сынок'.
Плакал Дерек, по-детски всхлипывая и вытирая мокнущий нос. Он любил брата, хоть часто и получал от него тумака. Но разве не так у братьев в любой семье?
Плакала Корнелия. Из-за густой вуали, наброшенной поверх ее меховой шапки, никто не видел, сколь обильны слезы королевы. А они были обильны, но беззвучны. Рыдать и стонать Корнелия не желала, как и разговаривать. Кроме горя она испытывала гнев, темный и бездонный, к тому, кто стал причиной слез и боли…
Святые отцы провели положенные ритуалы, спели прощальные гимны. Все, кто желал, простились с умершим, и тело Патрика, облаченное в расшитые золотом черные одежды, пажи траурной свиты отнесли в королевскую усыпальницу, где он слишком рано стал соседом полуистлевшим телам своих предков. Юного принца укрыли тонким полупрозрачным покровом и бесшумно удалились, стараясь не тревожить пыли склепа и покоя мертвых…
Все приготовления к долгожданному Воротею были прекращены.
Лагаро погрузилось в траур. Долгий и мрачный.
Люди спрятали подальше яркие веселые одежды и звонкие украшения, приняв в постоянное ношение темные и мрачные плащи и платья. Вместо разноцветных лент и гирлянд из веселых фонариков стольный Тильд украсился черными и фиолетовыми полотнищами. Они свисали с балконов и окон, глухо хлопая от ветра, и указывали, что не стоит сейчас чему-либо веселиться. Точно так же были убраны все города и селения в королевстве.
Кроме печали еще и смятение овладело страной. То, что кронпринц Мелин убил (вольно или невольно) сводного брата, не укладывалось во многих головах, как простых, так и знатных.
— Боже, боже, за что мне это? — стонал в своих покоях король на следующий день после похорон сына.
— Он хотел убить Патрика и он сделал это! — необычно низким голосом отозвалась королева на все стоны мужа. — Найти и наказать!
Лавр застыл у окна, обернулся к Корнелии.
Она сидела на диване, тесно сжав колени и уложив на них сцепленные в мертвый замок тонкие руки. Прямая, но вся дрожащая от внутреннего мороза. Облаченная с ног до головы в черный бархат, бледная, с застывшим взором светлых глаз, с лицом, белизной и четкостью подобным лицу мраморной статуи, королева была схожа с вестником смерти.
— Ты этого хочешь? — глухо спросил король.
— Да. Казни его, Лавр. Он убил нашего сына. Убийцы в Лагаро наказываются смертью. Разве не так?
— Мелин тоже мой сын, — еще глуше напомнил Лавр.
— Но он же убийца твоего сына! — сквозь зубы прошипела Корнелия, впиваясь глазами в глаза короля. — И он его убил потому, что Патрик встал ему поперек горла! Они с самого начала были, как кошка с собакой.
— Вот именно! — воскликнул король, теряя самообладание. — Патрик сам его задирал. Патрик ранил его! Мелин защищался…
— Ах, значит, Патрик виноват в собственной смерти? Вот до чего ты договорился?! Ты оправдываешь убийцу! Убийцу своего сына! — Корнелия по слогам произнесла новое звание Мелина.
— Мелин не убийца! Мелину незачем было убивать Патрика. Все вышло случайно…
— Тогда почему он бежал? Сломя голову, через весь Тильд? Даже приятеля своего здесь оставил…
— Ты же слышала, что говорили дворяне, которые видели их драку. Патрик напал — Мелин оборонялся. У Патрика был меч, а Мелин оружие не использовал. А сбежал, потому что испугался…
— Вот именно! — повторила недавнюю реплику мужа Корнелия и одним стремительным рывком встала с дивана. — Испугался! Чего? Возмездия! Злодей всегда бежит от возмездия! Разве не так? Подумай, ты только подумай. Ведь он отомстил нам — мне и тебе. За свою мать, за Аманду, которую ты убил семнадцать лет назад из-за меня. Ты убил ее, а Мелин — твоего сына. И тебе, и мне он отомстил…
Лавр, застонав словно раненый зверь, запустил пальцы в волосы, словно хотел выдрать их все сразу:
— Корнелия, не надо видеть в Мелине такое чудовище. Это случай, злой случай. И если все рассудить так, как дóлжно, то виноват во всем я. Семь лет назад я допустил ошибку и теперь, похоже, за нее расплачиваюсь…
— Не прикрывай собой этого негодяя! — выкрикнула королева. — Он совсем заморочил твою голову. Кто поручится за то, что у него не было злого умысла? Ты говорил мне, что он привез тебе известие о кознях Гоша. И я теперь думаю, что Мелин и Гош заодно. И убийство Патрика — всего лишь часть их общего плана!
На эти ее слова король криво усмехнулся:
— В тебе кричит горе. И оно же туманит твои мысли. Подумай сама: если Гош и Мелин заодно, если они в своих планах приговорили Патрика к смерти, неужели не нашлось другого способа убить нашего мальчика? Неужели это надо было сделать именно Мелину, рискуя при этом попасть в заключение?
Корнелия неожиданно заскрипела зубами. Минуту спустя, сказала голосом, полным зимнего холода:
— Как я поняла, ты не намерен разыскивать и наказывать убийцу сына.
Лавр нахмурился:
— Я намерен разыскать его. Но не для того, чтоб предавать суду и казни. Я верю, что Патрик погиб случайно, и мой сын не желал смерти своему брату. То, что он сбежал и теперь скитается где-то по Лагаро, мучимый совестью — это уже достаточное наказание. С некоторых пор я не разбрасываюсь своими детьми!
— Когда-нибудь он и тебе сломит шею, — процедила сквозь зубы Корнелия. — Да, он твой сын, это по всему видно. Особенно по тому, с какой легкостью он сметает преграды на своем пути.
— Патрик не был ему преградой…
— Патрик приносил ему неудобство. А для Мелина, похоже, этого достаточно, чтоб ударить, — ответила королева и решительно прошла к выходу из покоев супруга. — Прости, я не могу больше продолжать разговор. Это уже слишком, — и скрылась в полумраке дворцового коридора.
За ней прошуршали шелком платьев придворные дамы, потом дверь закрылась.
Королю показалось, что с ее уходом из комнаты выплыло грозовое облако, хлеставшее всё и вся вокруг беспощадными молниями. И Лавр, прерывисто вздохнув, наконец-то получил возможность сделать то, что так хотелось. Его горло сводили судороги — горе и боль просились на волю. Он упал в кресло, закрыв лицо руками, и беззвучно заплакал…