Женя вошел под гулкие своды бассейна. Остановился возле ступенчатого края, облицованного белым мрамором. Тут же, неподалеку, расположились две совсем молоденькие девушки – лет по шестнадцати, не более. Одна, блондинка, вытянув невероятной длины ноги, сидела в плетеном кресле за столиком, уставленном напитками и фруктами. Вторая, кудрявая брюнетка в черных очках, лежала неподалеку на кушетке и загорала под ослепительным светом ламп искусственного солнца.
Обе девушки были абсолютно голые.
Женя с ними не поздоровался и вообще не обратил на них никакого внимания. Впрочем, девушки тоже не смотрели в его сторону. Они наблюдали за Антоном.
Удаляясь от Жени, Антон кролем плыл вдоль бассейна, сильными размеренными движениями рук толкая вперед свое поджарое, хорошо тренированное тело. В отличие от девушек на нем все же были узкие черные плавки. Антон заметил вошедшего Женю. Но, не торопясь, спокойно доплыл до противоположного торца бассейна, потом повернул обратно, к стенке, возле которой стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Женя.
Антон, осторожно ступая босыми ногами по скользким мраморным ступеням, вышел из бассейна и подошел к столику. Блондинка поспешно вскочила и накинула ему на плечи длинный купальный халат. Женя выжидающе молчал. Антон уселся за столик. Взял запотевший кувшин и налил из него в высокий хрустальный стакан охлажденный йогурт с плавающими в нем кусочками очищенных персиков. Сделал большой глоток и только тогда тяжелым взглядом уставился на Женю.
– Я же приказывал не беспокоить меня по утрам. Что случилось? – холодно спросил он.
Женя замялся и выразительно показал глазами на девушек. Антон посмотрел на блондинку и сказал:
– Идите искупайтесь.
Блондинка и брюнетка, не вымолвив ни слова, послушно отправились к поребрику бассейна. Прыгнули в воду и поплыли наперегонки, не очень стараясь. Женя подождал, пока они отплывут подальше от края бассейна, и только тогда сказал негромко, наклонясь к уху Антона:
– Возникла небольшая проблема, Антон.
– В чем дело?
Глаза у Жени забегали.
– Они его потеряли, – сказал он еще тише.
Голос у Жени был виноватый. И еще в нем явственно слышался страх.
Антон задумчиво помолчал, никак не реагируя на его слова. Посторонний человек вполне мог бы подумать: единственное, что в данный момент волнует Антона, так это, кто из девушек придет первой.
– Как это произошло? – спокойно спросил он.
– Там была авария. Пробка. Они остановились рядом с ним, – заторопился Женя. – А он внезапно сорвался с места. Поехал в объезд. Свернул с трассы. И в темноте они его упустили. Но я думаю, что он действительно просто поехал в объезд. Он же ничего не знает…
– Ты уверен? – перебил его Антон.
Женя подавленно замолчал. Антон, по-прежнему не глядя на него, спросил:
– Это все?
Женя помялся.
– Я тебя спрашиваю? – в голосе Антона проскользнула ледяная нотка.
– Он… Он к себе еще какую-то шлюху-малолетку подсадил. И везет ее. Почти всю дорогу. От самой Тулы.
Девушки уже два раза проплыли бассейн и теперь снова удалялись. Антон поставил на плетеный столик полупустой стакан с йогуртом. Не выпуская его из пальцев, медленно покрутил. И вдруг резко выкинул руку назад и вверх. Ухватил Женю за галстук и, намотав галстук на кулак, рывком притянул голову Жени к себе.
– Свяжи меня с Балабухой. Немедленно, – прошипел Антон.
Выпустил из кулака Женин галстук и брезгливо вытер пальцы о полу халата.
Женя шмыгнул к столику и, торопливо схватив белую трубку радиотелефона, начал нажимать на кнопки.
Глава 10. О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ ПРАВДЫ.
Я с трудом удерживал вихляющуюся машину на раскисшей после ночной грозы дороге. Хотя и дорогой-то это нельзя было назвать – слегка намеченная грузовиками колея. С одной стороны тянулась желто-зеленая стена кукурузы. С другой – пологий склон, усыпанный лимонными огоньками бессмертника. Склон заканчивался густо заросшей низкими ивами и кустарником балкой. По балке извивалась неширокая речка, прозрачная, чистая, вся в пятнышках кувшинок вдоль берегов. Дорога прихотливо петляла рядом с балкой, повторяя изгибы речки. Вокруг было абсолютно безлюдно. Ни села, ни человека, ни машины. Только холмы, редкие островки деревьев и бесчисленные поля, прыгающие друг через друга к горизонту.
– Ну, надо же! Не поели, не попрощались по-человечески, – занудно ворчала Хиппоза, подскакивая на сиденье всякий раз, когда машина проваливалась в очередную вымоину. – Бабу Ксюшу обидели, хорошего человека…
В одной руке она держала открытую банку с вишневым вареньем, которую вручила ей на дорогу старуха, а в другой – большую деревянную ложку. Губы у Хиппозы были перепачканы вишневым сиропом.
– Слушай, помолчи, а? – попросил я, не отрывая глаз от дороги. Настроение у меня было – хуже некуда. Даже более отвратительное, чем вчера утром. Тем паче, что я уже явно опаздывал к Балабухе.
Впереди показался хилый деревянный мостик – четыре сдвоенных бревна, покрытых досками. Мостик в самом узком месте перебегал речку. За речкой, еле различимая в выгоревшей пыльной траве, дорога шла вдоль песчаного берега вбок и вверх, пряталась в рощице на склоне.
Хиппоза, не унимаясь, продолжала монотонно бубнить:
– Она к нам с чистым сердцем, а ты ей все обломал… Бездарно как-то все вышло…
Я бросил на зануду короткий взгляд. Она как раз с наслаждением облизывала ложку, не прекращая, впрочем, своего бухтенья:
– И молока как следует не попили. Когда ты еще парного молока попьешь?.. Ну, подумаешь, на час позже бы выехали… Гоним чего-то, гоним… Не от добра это, прости Господи…
– Ты наконец замолчишь, или нет?! – рявкнул я.
– Сам молчи! Не заставь я тебя вчера ночью на шоссе повернуть, что было бы? Загнулся бы бабыксюшин сынок Лешенька, как пить дать загнулся! А так – живет, как миленький. Небось сегодня уже с похмелюги мучается.
Я искоса посмотрел на эту беззаботную малолетнюю дуру. И решил выложить правду. Пусть привыкает, что жизнь не только сладкие ватрушки раздает.
– Не мучается, – сказал я.
– Думаешь, от наркоза кайф словил? – засмеялась Хиппоза.
– Умер он. Прямо в приемном покое.
Хиппоза поперхнулась смехом:
– Врешь!
– С таким ранением, как правило, не выживают…
Это была правда. То, что он практически не жилец, я понял сразу же, в самую первую минуту, как только мы приехали на хутор, и я увидел у мужика под полотенцем то, что и следовало ожидать – развороченные, порванные кишки и желудок. Да еще и перемешанные с ошметками навоза и грязи: как минимум гарантированный перитонит, если поблизости нет моря антибиотиков и мало-мальски нормального госпиталя. Я уже встречался с подобными ранениями. И в Афгане, и на кавказских войнах. Особых эмоций увиденное у меня не вызвало, я еще и не такого насмотрелся. Не совсем обычная штыковая рана в полость живота. Шансы выжить у него, на мой взгляд, были двадцать к восьмидесяти. Потому что перитонит почти гарантировал газовую гангрену, с которой никакие антибиотики не справятся, только скальпель. К тому же и лежал он так уже с добрый час. А умер он, скорее всего, от элементарной потери крови. Впрочем, не знаю. Я не доктор.
Хиппоза несколько секунд молча смотрела на меня широко распахнутыми глазами, пока до нее доходил смысл моих слов. И вдруг она метнула банку и ложку в отрытое окно, ринулась на меня, схватила за куртку, затрясла, заорала:
– Это все ты! Ты во всем виноват, ты! Это ты сразу на шоссе не остановился!
Невольно, защищаясь, я отпустил на мгновение руль, машина соскользнула с колеи и медленно поворачиваясь вокруг оси, боком сползла в раскисшую лужу у мостика. Мотор заглох.
– Ненавижу! – трясла меня Хиппоза. – И ты молчал?! Ничего не сказал бабе Ксюше? Ненавижу-у!..
Она все-таки вывела меня из терпения!
– А ты бы ей сказала? – ответно заорал я, чувствуя, как глаза застилает от бешенства багровый туман. И тоже затряс эту идиотку:
– Прямо так все и выложила? Матери про сына, да?! Ты у нас добрая?.. Да пошла ты к матери!..