— Я никогда угрозам не подчинялся! — снова и столь же горячо, как прежде, воскликнул Хмуров.
— Угроза — пустое слово, — ответил, улыбаясь, Илья Максимович. — Почему же нам не поставить вопрос несколько иначе? Допустим, что упорным отказом твоим участвовать в задуманном мною деле ты захочешь мне доказать несостоятельность моего плана или, по крайней мере, опасность приведения его в исполнение. В таком случае и я, с моей стороны, захочу доказать тебе, что завязанный тобою роман с некоей Зинаидою Николаевной Мирковой еще менее безопасен и уже ни в каком случае к доброму концу привести тебя не может.
— Позволь, пожалуйста! — крайне возмутился Хмуров. — В том и другом случае решительно ничего нет общего.
— То есть как же это?
— Да если я не соглашаюсь почему-либо на твое предложение пойти в страховое общество за премией и даже не соблазняюсь дележом ее между нами обоими пополам, то ведь я не угрожаю тебе никакими доносами. Ты же, напротив, чтобы доказать мне несостоятельность моих личных планов, готов уже подсылать моих злейших врагов и сам мне мешать в моих действиях. Не знаю, как это, по-твоему, называется, а по-моему, да и на языке каждого понимающего вещи человека, это можно назвать только подлостью.
— Называй как хочешь, — все с прежнею сдержанностью сказал Пузырев. — Не в словах и не в наименованиях наших поступков дело. Ты со мною свел счеты только под влиянием угрозы, а стало быть, и сам-то не особенно честно до сего времени поступал…
— Я не имел денег, — сказал несколько застенчивее Хмуров.
— Не лги! — вскрикнул в свою очередь, теряя всякое терпение, Пузырев. — Ты сейчас сам проговорился и сознался, что все мои предположения относительно Мирковой совершенно справедливы.
Хмуров встал с места и с вызывающим видом спросил:
— А хотя бы и так?
— Больше мне ничего не нужно, — сказал Пузырев, стараясь снова овладеть собою.
— Нет, ты врешь! Ты переходишь со старым товарищем на поприще шантажа! Ты хуже сыщика проследил мою тайну и теперь хочешь запугать меня. Так знай же, что я не поддамся. Силою со мною ничего нельзя поделать. Я против силы ставлю двойную. Я могу только подчиняться разумному выводу, и если на то пошло, так я лучше же и тебе, и себе размозжу череп доброю револьверною пулею, нежели поддамся твоим глупым угрозам.
Он точно вырос еще более, и глаза его, красивые, черные и без того большие, метали искры: они словно искали чего-то на столе с письменным прибором и в беспорядке нагроможденной всякой всячиной…
Но собеседник ничуть не испугался. Совершенно хладнокровно он сказал:
— Успокойся. Попробуй хоть сколько-нибудь да успокойся и выслушай меня. Вся беда только и происходит от твоей беспримерной горячности.
— Ничего я больше слышать не хочу! — возвысил опять голос Хмуров. — Ты можешь делать что хочешь: можешь сам идти к Мирковой, можешь подослать к ней Ольгу Аркадьевну, но я тебе клянусь, что едва она узнает хоть одну черточку из моего прошлого, ни тебе, ни этой шпионке, служащей тебе оружием против меня, несдобровать!
— Мне нужно было главнейшим образом, — заговорил Пузырев, — услышать от тебя самого, что роман с madame Мирковой существует.
— Да, существует, но что ж из этого? Какое тебе-то до моих романов дело?
— Перестань горячиться и выслушай меня. Авось тогда хоть что-нибудь да поймешь.
— Я и так тебя ой-ой как хорошо понимаю и даже насквозь вижу.
— Не думаю. Тогда бы ты не говорил столько глупостей. Я хочу тебе только доказать, что твоя игра с какою-то госпожою Мирковой, в сущности, куда опаснее исполнения той роли, которую я тебе в моем деле предоставляю.
— Вот это интересно, — сказал насмешливо Хмуров и даже снова присел на свое прежнее место.
— Я тоже так полагаю и даже сейчас тебе это докажу, если только ты перестанешь наконец меня перебивать.
— Ну, говори.
— Я, конечно, не знаю, с какими именно ты делами приступил к Мирковой…
— Вот оно что!
— Ты обещал меня не перебивать. Смейся сколько хочешь, и если ты не сразу понимаешь мои слова, то это тебя самого плохо рекомендует. Я, конечно, не так наивен, чтобы не понимать главной твоей цели, которая, разумеется, в одних только деньгах и может заключаться. Но я желал бы знать, какого рода взаимность, если можно так выразиться, ты ей предложил.