Наступило молчанье. Первым, однако, нарушил его Пузырев.
— Ты видишь, — спросил он, — как, в сущности, дело просто? Но бойся баб, ибо это самая опасная игра в твоем положении. Я же тебе ручаюсь, что со мною ты никогда не погибнешь, только слушайся меня. Вспомни, — прибавил он вкрадчиво, — то время, пока ты со мною не вздумал плутовать, дела наши шли хорошо и ты до сего времени и цел и невредим. Брось свою Миркову — еще есть время — и возьмись за дело, в котором тебе потому уже Ольга Аркадьевна повредить не может, что оно недоступно ее разуму.
Иван Александрович совершенно изменился под влиянием этой речи.
— Да, — сказал он, — я теперь и сам вижу, что ты прав. Но бросить Миркову я не хочу, я зашел с нею уже чересчур далеко, и не она у меня, а я у нее в руках.
По своей вспыльчивой натуре и комплекции сангвиника Хмуров сильно и скоро вспыхивал в гневе по временам, но и остывал быстро. Чувствуя себя почему-то в руках своего товарища, он вдруг совсем поддался ему и все ему чистосердечно и рассказал.
Тому только этого и было нужно. Он выслушал его до конца и потом решился вдруг нанести ему крайний удар.
— Как же! После этого ты хочешь, чтобы все обошлось благополучно? — воскликнул он. — Ведь Ольга Аркадьевна уж знает о твоей связи с Мирковой и, наверное, готовит и ей, и тебе хороший сюрприз.
Хмуров совершенно растерялся. Он был едва в силах спросить:
— То есть как?
— Да ведь я от нее и узнал про существование Зинаиды Николаевны Мирковой! — не задумываясь, окончил свою фразу Пузырев.
— От нее? — переспросил Хмуров.
— Ну да, конечно, а то от кого же другого?
Недоставало бы только, чтобы вошел в комнату номерной Матвей Герасимов, но Пузырев знал, что дверь на замке, да и его-то он уж совсем не боялся.
— Так как же спастись? — в отчаянии и перепуге спросил Иван Александрович.
— Скажи мне сперва по чистой совести, — не без некоторой торжественности спросил его Пузырев, — сознаешь ли ты теперь сам, без малейшего давления с моей стороны, что тебе куда выгоднее все порвать с Мирковой и следовать за мною, куда я тебя поведу, нежели…
— Да, конечно, сознаю, но что делать, ведь если эта Ольга знает в самом деле о моей связи с Мирковой — все пропало.
— Ну нет, еще не все. Дай слово слепо верить мне, и я тебя научу, как действовать.
— Даю слово. Изволь!
VIII
ДРУГОЙ ЛАГЕРЬ
Пузыреву только и нужно было согласие своего товарища по преступной деятельности на участие в деле страховки, чтобы совершенно успокоиться. Что же касается его обещания научить, как действовать, то особых для себя затруднений он в этом не встречал, так как прежде всего вся история о появлении в Москве какой-то Ольги Аркадьевны, мести которой Хмуров столь сильно опасался, являлась чистейшим вымыслом с его стороны.
Пока их переговоры шли дальше и в этот же вечер ими было приступлено к точной постановке или, вернее сказать, к распределению взаимных ролей по предстоящему делу, кружок москвичей, в который сумел ловко и нахально втереться Иван Александрович Хмуров, немало интересовался слухами о его победе неприступного сердца Зинаиды Николаевны Мирковой.
Нельзя было бы сказать, чтобы кружок этот был составлен из серьезных лиц.
Напротив, в нем вращались только люди, смотрящие на жизнь с удивительно легкомысленной точки зрения и посвящающие ее всецело кутежам, развлечениям и веселью.
Эти эпикурейцы новейшей формации не признавали домашнего очага с его тихими, но прочными радостями, а переходили из ресторана в ресторан, из клуба в оперетку или цирк, а оттуда в загородные и иные увеселительные заведения.
Залы «Славянского базара», «Эрмитажа», «Яра» и зимний сад «Стрельны» составляли, так сказать, их салоны, где встречались они все с общими знакомыми и где заводили знакомства новые.
Разборчивости тут особенной и быть не могло. Доходило иной раз до смешного и почти невероятного.
Одного принимали за умение одеваться на английский лад, другого за умение носить в глазу, с утра до ночи и никогда не вынимая, без снурка, монокль или одноглазки в тонкой черепаховой оправе.
Подобных аттестаций было совершенно достаточно для первого знакомства, а если вслед за тем оказывалось еще, что человек платил со всеми наравне по счету и никогда ни от какой глупой, пьяной фантазии не отказывался, то его вскоре провозглашали молодцом, милейшим малым, и все шло прекрасно.