Я кивнула. Похоже, половина Мейвилла приходилась Лите какой–то роднёй.
— Старику это не нравится, — продолжал Гарри, — но иногда он позволяет мне себя убедить.
Пикап свернул в широкий просвет между маленьким домом и магазином, мы с Гарри вышли. Ночь была ужасно холодная.
Домик выглядел уютным и гостеприимным. Сквозь окна лился янтарный свет, над трубой вилась спираль дыма. Мы вошли через заднюю дверь.
— В последние дни отец стал очень тихим и задумчивым, — сказал Гарри. — Что бы всё это ни значило, уверен, он хочет с этим разобраться.
Он постучал в дверь, повернул ручку и отступил, давая мне дорогу.
Гарри–старший сидел в кресле возле дровяной печи на кухне. Он улыбнулся.
— Не вставайте, — сказала я, но он уже поднялся на ноги.
— Какой же я джентльмен, если не встану и не приму у тебя куртку.
Я выскользнула из куртки и отдала её Гарри. Его сын быстро улыбнулся мне, что не осталось незамеченным отцом. Он кивнул в сторону младшего.
— Ты видела, Кэтлин? Мой сын уже научился смеяться над стариком.
К нам приплёлся Борис, попросил почесать за ухом. Когда я нагнулась, чтобы расстегнуть сапоги, он боднул головой мою руку — почти так же, как и коты, когда им не хватает внимания.
— Собака избалована, — Гарри протянул руку и потрепал Бориса по голове.
— Хочешь кофе? — предложил мне его отец. — Или ты от него не заснёшь?
— Я, пожалуй, рискну. Спасибо.
— Я принесу, пап, — сказал Гарри–младший, разуваясь.
Старик пригвоздил его взглядом.
— Или нет, — сдался Гарри, подняв обе руки.
— Кекс к кофе, — я протянула завёрнутый в фольгу свёрток.
Гаррисон улыбнулся.
— Я надеялся попробовать вашу стряпню, — он указал на шкаф, — тарелки там. Ножи в верхнем ящике.
Гарри–младший опять натянул ботинки, не завязывая шнурков.
— Я буду снаружи, дорожку почищу.
— Тебе незачем уходить, — сказал старший Гарри, не отрываясь от разливания кофе.
— Всё нормально, отец.
Я отрезала несколько ломтиков кекса и положила их на синее блюдо. Гаррисон налил три чашки кофе. Он поставил их на деревянный поднос, вместе с ложками, салфетками, сливками и сахаром. Я добавила тарелку с кексом.
— Ты не поставишь его вон на тот столик, Кэтлин? — он указал на низенький деревянный сундук у печи.
— Конечно. — Я подхватила поднос, а старик направился к сыну, который так и стоял у двери. Гаррисон похлопал его по плечу.
— Садись и возьми кусок кекса.
Место старика, конечно, было ближайшим к огню. На спинке кушетки лежала бархатная подушка сливового цвета, рядом пара книг, а на полу — газета. Я знала, что он интересуетсяся историей Шотландии и биографиями политиков.
Я села в кресло рядом. Борис подошёл и положил голову у моих ног.
— Сюда, мальчик, — Гаррисон похлопал по своему креслу. — Не мешай Кэтлин.
Пёс поднял голову, спокойно посмотрел на старика, и лёг обратно.
— Упрямый, — покачал головой Гаррисон.
— Интересно, у кого это он научился, — пробормотал его сын.
— Я всё слышу, — сказал Гаррисон и потянулся за кофе.
Младший чуть улыбнулся.
Борис опять поднял голову, подёргал носом. Я взяла себе ломтик кекса, отломила кусочек и протянула собаке. Если двое мужчин и заметили, то ничего не сказали.
Старик добавил в свою чашку сливки и сахар и опустился в кресло. Я потянулась за своей чашкой, а другой рукой погладила Бориса.
Старый Гарри улыбнулся мне.
— У тебя много вопросов насчёт Агаты.
— Простите моё любопытство, — сказала я. — Но я люблю Руби. Я искренне верю, что она не имеет никакого отношения к смерти Агаты.
— В полиции одни идиоты. Ты думаешь, они перестанут копать дальше, раз уже якобы поймали убийцу.
— Ну, да.
— Как бы то ни было, я согласен с тобой относительно Руби. — Он смотрел на огонь сквозь стеклянное окошко в дверце печи. — Ты хочешь знать, из–за чего мы ссорились с Агатой, — продолжил он, не сводя глаз с огня.
— Простите, что вторгаюсь в ваши с ней отношения. Но что бы ни было в том конверте, который так крепко держала Агата, я уверена, что это связано с её смертью.
Старик тихонько вздохнул. Его сын слева от меня не шевельнулся.
— Ты не считаешь смерть Агаты несчастным случаем?
— Да, не считаю, — согласилась я. — Даже если кто–то случайно сбил её и испугался, он сбежал и позволил обвинить Руби. Смерть Агаты, в любом случае, преступление. — Я поставила чашку на поднос и обернулась к старику. — Я видела, что из–за этого старого коричневого конверта с Агатой спорили три совершенно разных человека. А теперь он исчез.
Он на мгновение прикрыл глаза, лицо побледнело.
— Достаточно ли тебе, если я скажу, что содержимое конверта не имело отношения к её смерти?
Я подняла руку.
— Простите, я должна убедиться, — я старалась говорить мягко. — Хотелось бы знать, почему вы так уверены.
Он вздохнул. Борис посмотрел на него, я почесала пса за ушами. Борис поднялся и пошёл к креслу старика. Тот положил руку на густую шерсть на загривке.
— Здесь слишком много секретов, — сказал он, рассеянно поглаживая собаку. — И я виноват, что хранил их. — Он посмотрел на сына. — Ты знаешь, как я любил твою мать. — Это было утверждение, а не вопрос.
Гарри кивнул.
— Я не оправдываюсь, — продолжил старик. Он на минуту умолк и потеребил бороду. — Но может быть, стоило бы?
— Всё в порядке, папа, — мягко сказал Гарри.
Они переглянулись, и между ними словно протянулась нить. На мгновение я ощутила то, что чувствовала, когда Геркулес проходил сквозь дверь или стену. Казалось, энергия в комнате каким–то образом изменилась.
Наконец, старик снова откинулся на спинку кресла и невесело усмехнулся.
— Ты ведь знал, да?
Я молча переводила взгляд с одного на другого. Было ясно, что мне предстоит узнать что–то важное.
— У тебя был с ней роман.
Гаррисон посмотрел на меня.
— Мальчик прав, — сказал он. — Я нарушил свои обеты.
Такого я не ожидала.
— У моей матери было несколько инсультов, из–за которых она в конце концов скончалась в частной лечебнице, — продолжил молодой Гарри, словно отец ничего и не говорил. — Там она провела последние два года. — Он указал на старика. — И за это время он не пропустил ни дня, посещая её. Она не могла разговаривать. Не могла двигаться. — Он опустил взгляд на свою руку, всё ещё сжимающую чашку с кофе, к которому так и не прикоснулся.
Потом его глаза встретились с твёрдым взглядом отца.
— Никто не станет винить тебя за это маленькое утешение.
— Я виню сам себя, — хрипло сказал старик. — Я не имел права так поступать. Как я мог предлагать своё сердце, когда не был свободен?
Его сын поставил на поднос свою чашку и встал.
— Не суди себя так сурово. И я не буду. — Он развернулся и вышел за дверь.
Борис подвинулся чуточку ближе к ногам старика и положил голову на лапы.