Незадолго до того как я появился на свет, богатство моего деда по материнской линии вдруг улетучилось. Дед был солидным предпринимателем и образованным человеком, но никогда не утруждал себя заботой о воспитании детей. Властный характер не позволял ему приобщать их к делу. Свои дела он привык вести круто, и дети только стесняли бы его. А поскольку дела эти оказались в весьма запутанном состоянии, то и наследство, которое он оставил после смерти, несмотря на свою значительность, тоже было весьма запутанным. Мой дядя и тетка, на которых свалилась эта тяжесть, не в силах были снести ее и по совету родственников разделались с заводом на Кубе.
Детство мое, несмотря на подобного рода осложнения, протекло в атмосфере полного довольства и безделья; я жил в окружении гувернеров и монахов. Состояние наше было еще весьма значительно, так что все мои прихоти и желания всегда исполнялись, Основной заботой отца, приверженца свободного воспитания, было сделать из меня порядочного человека. Отец не повторил ошибок деда. Довольно часто он отвозил меня и еще кого-нибудь из братьев в своем автомобиле на фабрику, чтобы мы с детства привыкали к делу. Там он познакомил меня с удивительным миром полуголых ребятишек и даже заставлял играть с ними; чумазые и недоверчивые фабричные мальчишки окружали меня, точно темные ящерки. С изумлением я заметил, что они всегда были голодны и всегда мечтали о еде, которую мне дома впихивали чуть ли не силой. Это делало их в моих глазах какими-то необыкновенными существами, и я чувствовал себя среди них пришибленным, пугливым и степенным.
Часто я думал, что деньги, которые копят для нас наши родители, только увеличивают нашу слабость. В детстве мне не раз приходилось присутствовать в качестве крестного на крестинах детей рабочих. Отец заставлял меня делать это в воспитательных целях, и я его не упрекаю за это. Вероятно, я на его месте поступал бы точно так же, хотя наше поколение сильно отличается от его поколения. Мы не уверены, как они, в своих правах, в, если придет час защищать эти права, мы, может, и сделаем это из эгоистических побуждений, но никак не из уверенности в нашей правоте.
Как я уже говорил, отец давал мне целые корзины конфет, которые я раздаривал детям бедняков, точно волшебный принц из сказочного королевства. Уже тогда я смутно чувствовал необходимость оправдать свое положение. Я был в числе избранных. В устроенной жизнью лотерее мой билет выиграл. Но даже теперь, когда я раздаю милостыню, я делаю это не из великодушия, а из боязни за себя и желания получить прощение. Я очень рано понял, что мир не заключен в четырех стенах родительского дома, я объяснение этого мира, которое дали мне родители, совсем не удовлетворяло меня.
Мои воспоминания о самом себе смутны и отвратительны. Родители окружили меня неусыпной заботой. Каждый год я мечтал, чтобы скорее окончились занятия, наступило лето и мы уехали, как обычно, на дачу. Это был старый дом, принадлежавший еще моим прадедам. Здесь я чувствовал себя немного свободней, чем в суровом школьном заточении. Большую часть дня я был предоставлен самому себе, а долгими вечерами бродил по комнатам, заваленным всевозможной рухлядью. Там я находил сундуки, набитые книгами, разноцветные абажуры, рваные ширмы и маленькие ниши, украшенные ракушками и цветами. Среди всего этого хлама я чувствовал себя словно гость неведомой сказочной страны.
Педагогической системе родителей я предпочитал систему забавного дона Анхеля, гувернера, который в летние каникулы обучал нас латыни. Дон Анхель был тучный краснолицый мужчина с неуклюжими смешными манерами; на его большом, толстом носу всегда красовались очки в золотой оправе. Одежда его была живописна и крайне неопрятна, он любил крикливо-яркие сорочки. Выходец из обедневшей, пришедшей в упадок семьи, он вынужден был сам зарабатывать себе на жизнь, давая уроки детям зажиточных родителей, Дон Анхель покорил моего отца своими высокопарными разглагольствованиями на латинском языке. Он любил уснащать свою речь пышными цитатами из древнеримских авторов. У меня часто возникали сомнения, понимает ли сам дон Анхель приводимые цитаты; но он всегда произносил их с таким апломбом, что мой отец серьезно уверял: «Он меня убедил».