– Да, Анна единственная, кто сразу догадался об этом.
Ничто уже не могло защитить Давида. «Хоть бы как-нибудь сделал», – подумал Рауль. Теперь все его колебания кончились.
Он встал и, подойдя к подоконнику, облокотился о него; в другом углу комнаты, где косой потолок почти касался пола, повернувшись к ним спиной, спал на циновке Урибе.
По своему обыкновению, Урибе являлся к друзьям в любое время и заваливался спать, пока его не выгоняла прислуга.
Рауль прижался носом к стеклу: после недавнего ливня на улице наступили покой и тишина. Прохожие шагали без зонтов, запоздалые капли дождя, падая на подоконник, лопались, точно мыльные пузыри.
Рауль стал натягивать пиджак и, оглядев приятелей, с зевотой проговорил:
– Я еще ничего не ел. И у меня зверский аппетит.
– Я тоже не прочь поесть, – сказал Кортесар.
– Тогда пошли со мной. Перекусим у Клаудио.
Мендоса и Луис продолжали сидеть.
– Когда вы вернетесь?
Рауль скривился.
– Когда вам угодно. Je suis à vôtre disposition.[4]
– Тогда я позвоню вам сегодня вечером. Надеюсь, вы ужинаете в общежитии.
– Безусловно, – ответил Ривера, наклонив свой гигантский торс и выходя вслед за Кортесаром.
В комнате на минуту наступила тишина. Только с улицы доносились жалобные вздохи и тихие всхлипывания последних редких капель дождя. Мендоса достал из кармана трубку.
– Ну, что скажешь? – опросил он вдруг.
Юный Паэс неопределенно скривил губы.
– Не знаю, о чем ты.
– О Рауле.
Спичка описала в воздухе полукруг и упала на ковер. Она медленно догорела и, дернувшись, застыла, точно сизый червячок.
– Вряд ли он проболтается.
– На это и надеюсь.
Посапывая трубкой, Мендоса отсутствующим взглядом смотрел на ковер.
– Я могу рассчитывать на тебя?
Луис ждал этого вопроса, и сердце его учащенно забилось.
– Безусловно.
– Я и не думал звонить Давиду.
– Не звонил?
– Но он дома. И думаю, что все уже знает.
Луис, словно собираясь с силами, крепко сжимал зубы. Он достал из пачки сигарету и недрогнувшей рукой зажег ее.
– Когда пойдем?
Облако дыма, похожее на прозрачный шарф, проплыло перед его лицом.
– Сегодня же вечером.
– Ты уже все обдумал?
– Это не так-то просто. Но мы должны это сделать. Силу применять не придется. Сопротивляться он не будет.
– Ты думаешь?
– Я его знаю.
– А как же остальные?
– Скажем, что он собирался нас предать.
Паэс швырнул только что зажженную сигарету в оконное стекло.
– Знаешь… Я всегда думал…
Голос его прозвучал хрипло.
– О чем?
– Что мы так кончим.
– Ты что, струсил? – спросил Агустин.
– Я пойду с тобой до конца.
В нем нарастал какой-то глухой протест. Его тело как бы восставало против всего окружающего: холода, жары, жажды, неудобства, раздражения, усталости. С вызывающим видом он налил себе рюмку коньяку.
– Мы можем это сделать между семью и половиной девятого, – сказал Мендоса. – В это время привратница уходит в церковь. Только так мы можем избежать встречи с ней.
– Это дело намного сложней, чем… – Нерешительно сказал Луис и вдруг тоскливо умолк. Сидевший напротив него Мендоса удивленно поднял брови, продолжая пощипывать бородку.
– Ты что-то сказал… – пробормотал он.
Луис провел рукой по лбу.
– Нет-нет. Ничего.
Насмешливая улыбка поползла по лицу Мендосы и застыла в его глазах. У Паэса перехватило дыхание от гнева.
– Тогда и говорить не о чем, – услышал он голос Агустина. – Я тебя не принуждаю.
Луис почувствовал легкую тошноту, как после нескольких рюмок, и вдруг вспомнил Давида: «Есть много способов принудить человека». Он понял, что попал в собственные сети.
– Машину оставишь на углу так, чтобы тебя никто не видел. Словом, как сегодня утром. Встретимся ровно в восемь. Я буду ждать у булочной.
– А оружие?
– Не беспокойся. Я принесу. За все отвечаю я один.
– А почему нам не пойти двоим?
– У меня еще полно дел. А ты только должен позаботиться о машине.
– Остальное ты все устроишь сам?
– Да, не беспокойся. Делай, что я тебе говорю, и будь спокоен.
Агустин налил себе в стакан коньяку и медленными глотками стал пить. Луис завороженно следил за ним. Уже некоторое время он испытывал неприятное чувство, какой-то зуд в спине, будто кто-то подглядывал за ним. Он резко обернулся и в полутьме разглядел лицо Танжерца.
– Притворяешься, будто спишь? Да?
Танжерец был живым укором, живым напоминанием того, что произошло в памятный «чумный день», и Луиса это взорвало. Сжав зубы, он двинулся на Урибе. Веки его налились свинцом, и он в нерешительности остановился.