– Я вас ждал, – сказал он ласковым тоном.
Мендоса в упор смотрел на него прищуренными глазами.
– Я решил не предупреждать тебя по телефону. Я знал, что ты обязательно будешь нас ждать.
Голос Давида дрогнул:
– Спасибо, Агустин.
Он водил тонкими белыми руками по ногам, будто вытирая их или грея.
– Я все спал, с тех пор как пришел домой, – сказал он. – Вчерашней ночью я, разумеется, не сомкнул глаз.
Агустин смотрел на него кротко, почти ласково. Прежде чем войти сюда, он рисовал себе такую картину: Давид бледный, вялый, безвольный курит сигарету. Он давно знал, что так все кончится. И желание осуществить задуманное определяло его чувства.
– Я уже собирался было уйти, – наивно объяснял Давид. – Какая-то сила толкала меня. Но понемногу это прошло.
– Так и должно быть, – сказал Агустин. – Со мной было бы то же самое.
– Ты очень любезен.
Давид произнес это тихим голосом, улыбаясь из темноты.
– У тебя есть сигареты? Может, мне от курева станет лучше.
Агустин порылся в карманах.
– Не очень-то они хорошие, но…
– А, неважно.
Они молча курили. Давид заметил, что Паэс в нетерпении дергает ногой. Присутствуя при этом разговоре, он чувствовал себя лишним. «Он очень спешит», – подумал Давид.
Мендоса резко повернулся, и сигареты высыпались из портсигара. Давид порывисто наклонился, чтобы помочь собрать их; он стал коленкой на ковер, но тут же замер под жгучим взглядом художника.
– Прости, – сказал он.
Кровь бросилась ему в лицо, и в крайнем смущении он схватил стоявший на столе кувшин с водой; на запотевшем стекле остались следы пальцев, похожие на отпечатки лап какого-то неведомого животного; они медленно растаяли.
Давиду припомнилась первая встреча с Мендосой. У него тогда было такое же выражение лица. Он стоял, облокотившись о мраморную стойку, и помешивал ложечкой кофе. Так же, немного подавшись вперед, он нежно смотрел на Давида. «Он убьет меня». Давид почувствовал, как его охватывает какое-то странное возбуждение, внутри все оборвалось, он похолодел от страха.
– Должно быть, уже поздно, – пробормотал он.
«Если у меня не хватило смелости убить другого, неужели у меня не хватит ее, чтобы позволить убить себя?» Сумасшедшая надежда шептала на ухо: «Посмотри ему в глаза, Давид. Если посмотришь, он не убьет тебя». Давида вдруг охватила ненависть к самому себе.
Глаза его наполнились слезами, и, стараясь скрыть их, он отвернулся. Быстрее! Ну, пожалуйста! Агустин воспользовался этим мгновением. Мишень была в полуметре от него, и он нажал на спусковой крючок. Пуля мягко вошла в грудь Давида.
Давид даже не успел сообразить, что произошло: он наклонился вперед и медленно осел на пол.
– Прости меня, – сказал Агустин, – сам знаешь, так было нужно.
И он резко обернулся, словно ожидая нападения от всего, что окружало Давида и составляло его жизнь.
В звенящей тишине выстрел прозвучал, как удар бича. Тело ничком упало на ковер, пальцы, судорожно сжавшись, застыли.
Со стороны казалось, будто Давид крепко заснул. Руки его вытянулись вдоль тела, как у плывущего кролем, а неподвижные, плотно сдвинутые ноги походили на хвостовой плавник большой рыбы. «Еще минуту назад он был полон жизни, – думал Мендоса. – А теперь из его тела сочится кровь». Темное пятно быстро росло, растекаясь по старому, вытертому ковру.
Мендоса наклонился над трупом и осторожно повернул его лицом вверх. Открытые глаза на запрокинутом лице закатились и походили на безжизненные глаза дорогой куклы или на две бледные далии, повернувшиеся к свету. В смятении Агустин закрыл Давиду веки и поправил голову. Давид был мертв. Тление уже проникло в его бездыханное тело и начало свою работу.
– Он мертв, – объявил Мендоса.
И снова обернулся. Паэс с перекошенным лицом смотрел на него, упираясь ладонями в письменный стол Давида. Стоя на коленях над трупом, Мендоса внимательно оглядел приятеля, и его губы растянулись в усмешке.
– С тобой что-то случилось? – спросил он.
При виде крови с Паэса слетел весь апломб. Он схватил кувшин с водой, который только что брал Давид, и стал пить из него мелкими глотками.
– Ты что, заболел? – услышал он голос Агустина.
Луис не ответил. Он смотрел на расплывавшееся пятно крови и вдруг, обессилев, закрыл глаза.
– А я думал, что ты решил идти до конца, – ехидно процедил Мендоса.
Паэс закусил губу. Он чувствовал себя сломленным, бессильным.
– Я и дошел, – пробормотал он. – Только я не могу видеть кровь.
Сделав над собой огромное усилие, он снова заговорил обычным ровным голосом и сам же удивился своему спокойствию.