— Да, крестный.
— А теперь побыстрее напиши то, о чем я тебе говорил. Можешь написать, что ложишься в больницу. С этого и начни письмо. Так, другое. Мне необходимо самому поговорить с твоей девицей. Вызови ее к себе, я говорю — к себе. Ведь у мсье есть еще одна квартира?! Думаешь, можно ее подкупить? Лучше, чтобы она не встретилась с твоей матерью! Все, быстрее. Хватит объяснений. Нету времени. Надеюсь, что еще не поздно!
Мареско слышит гудки, сам продолжает держать трубку. Рука дрожит. Ноги дрожат. Подташнивает. Состояние — хуже некуда. Слова крестного еще звучат в его голове. Письмо к прокурору — теперь ни к чему! А к чему тогда все… музей… нож… Даже нож! Протягивает руку. Нет сил подняться. Силится нажать на пружинку, чтобы освободить лезвие. До чего ж красив этот нож! Сколько амбиций вложено в него! Благодаря ему он почувствовал себя богатым и сильным, а на самом деле… А теперь этот рапорт. Что же, от всего отказаться? Больше никогда он не заявится в Нувель-Галери. Больше ничего не украдет. Никогда. Больше никогда не пройдет мимо прилавков и не услышит: к нам! сюда!
Эти переходы, полные соблазнов! Покончено со всем! А вспомнил вдруг о восковом манекене, с диадемой на голове, у отдела с лентами. Как сейчас видит ее слишком накрашенные глаза, яркий красный рот, розовые щеки, прическу, украшения… Все в ней и притягивало и отталкивало одновременно, хотелось поцеловать ее и… с силой воткнуть нож, эта идея давно зрела в самых потемках его сознания. Мареско тяжело поднимается. Подходит к крану, набирает в ладони воду и погружает лицо. Вода просачивается сквозь сомкнутые ладони каплями, как слезы. Отказаться, отказаться от всего! И на улицу больше никогда не выходить, чтобы избежать всяческих насмешек и пересудов. Клептоман для них нечто среднее между нищим и грабителем с большой дороги. Понемногу решение пришло само собой: сначала отправиться на улицу Шатоден, настучать на машинке прошение об отставке, без каких-либо объяснений, вернуться сюда, в музей, где и свести счеты с жизнью. Но как? Без разницы! Веревка! Газ! Снотворное! Главное — исчезнуть, как исчезает со сцены бесталанный актер, под свист и улюлюканье публики. Он так и слышит свист и улюлюканье. Занавес падает. И вся его жизнь прошла на сцене и за сценой. Сам себе актер, режиссер и зритель. Произошла ошибка. Пьеса, задуманная гениально, — провалилась. Да и была ли она гениальна? Она звучала фальшиво с самого начала, и сейчас стоит ли играть с самим собой? Письмо к прокурору и письмо, обращенное к нему, — не есть ли вершина его мошенничества или самообмана? Он похож на мима. Он шарит руками по воображаемым стенам в поисках выхода, он в отчаянии, он безнадежно потерялся в лабиринте замкнутого пространства. Вот и оставайся там, жалкий клоун!
Он все оставляет, как есть, и убегает, даже не заперев дверь. Что можно еще у него взять, когда он и так все потерял! Пусть теперь все заберут! Если бы у него хватило смелости, он бы пошире открыл окно и вывалил бы весь музей на тротуар: подтяжки, шкатулочки, галстуки, нож! Да, нож, теперь он для него не имеет никакой ценности, базарная безделушка, уродливый крокодил! И под конец сам бы вывалился на свои сокровища. Но нет! Крестный командует парадом. Сделай то! Сделай се! Во всем должен быть первый. Ты должен стать адвокатом. И мать туда же: слушайся крестного, так как твой бедный отец… Он смотрит на нас с небес! Не будь неблагодарным! Все нормально! Мареско разговаривает сам с собой по дороге. Все нормально! Оставьте меня в покое! Моя отставка! Мне только того и надо… Наконец он дома. Никого. Секретарша не явилась! Мать на рынке, ей наплевать на статью. Она их просто не читает. Несмотря на сильную мигрень, которая молотком стучит у него в голове, у него хватает сил напечатать письмо, адресованное старейшине адвокатов. Со всеми общепринятыми формулировками. Пишет адрес: Старейшине адвокатов. Просьба передать лично в руки. Как бы ему хотелось добавить: Старому негодяю. Языком проводит по краю конверта. Все. Письмо — итог его жизни. С ним покончено. А теперь быстрее на улицу Каде. Дверь нараспашку. Там кто-то стоит, перед «экспонатами». Кто-то рассматривает нож, держа его перед самым лицом. Он кричит изо всех сил:
— Положи!
Он знал, что это была Иоланда, но не успел даже подумать об этом.
— Положи!
Он скрутил ее, пытаясь разжать пальцы. Она изворачивается, кричит ему:
— Осторожней, можно порезаться!
Хочет повернуться к нему лицом. Он еще сильнее выворачивает ей руки. Ослеплен яростью. Выхватывает у нее нож и сзади, как будто кто-то направляет его руку, вонзает нож в шею Иоланде. Он ничего не помнит. Поддерживает ее под руки. Иоланда тихо сползает. Сколько крови! Он укладывает ее на коврик. Закрывает глаза. Он спокоен, на удивление спокоен. Слышит голоса: