На улице пахло апрелем, и в одном из дворов на детской площадке, как обычно, гулял весь зоопарк их компании. Пили портвейн «Алушта» и обсуждали пост-рок, сидя на поребриках. Маша поздоровалась. Шалтай тоже тусовался здесь, она еще из арки приметила его красную кепку. Маша только столкнулась с ним взглядом и сразу наклонилась к зажигалке: слишком хороши были эти кофейные глаза. Говорили, что он работает на ночном мусорном грузовике, чтобы оплачивать учебу в техникуме. Он был помешан на ню-мéтале, независим и груб. Машу не замечал. А она наблюдала за его диковатостью, злой гордыней, так отличавшей его от других парней, нелепых и несобранных, а увидев однажды, как он взрослым метким жестом сыпанул мелочь местному бомжу Робинзону, Маша влюбилась окончательно.
Сегодня он топтался во дворе один. Может, врут все про его девчонку? Поправил прядь черных волос на лбу. Его кеды были в порядке. По кедам можно легко понять, что перед тобой за тип. Скейтовый «Электрик» – как раз для Маши. Она попросила плеснуть ей портвейна. Выпила один стаканчик. Потом еще один. Во рту стало пряно. Захотелось добавить туда дыма. Закурила. К ней подсел Влад, и они принялись обсуждать утреннее отключение электричества в школе. Похоже, переклинило проводку и в классах замигал свет. Их учительница Галиша застыла с открытым атласом в руках и молча уставилась на потолок, где как цикады гудели длинные, похожие на мечи джедаев люминесцентные лампы. Когда Маша вместе с другими вышла из класса и во тьме зачарованно наблюдала водопад искр, лившийся из щитка в рекреации, ее схватил за руку Ванечка. И пока школа ждала возвращения света, они целовались за вечно отключенным лифтом. С Ванечкой так было всегда. Ванечка был привычный как матрац на даче. Занятно: один и тот же человек – тот же запах, те же шершавые губы, та же белая футболка. Но стоит неведомому реле внутри отойти, и былых разрядов больше нет, убежали навсегда. Прозвенел звонок, она вынула его руку из своих штанов, они глупо разоржались и побрели каждый на свой сорванный урок через толпы визжавших как щенки третьеклашек с лазерными указками.
Маша вспомнила эту руку на своем теле и уставилась на собственную ладонь. Розоватая кожа и парочка формул для алгебры, начирканных красной гелевой ручкой. Было в этой руке кое-что странное. От изучения ладоней ее оторвал появившийся в поле зрения черный кед «Электрик». Он носком врезался в ее кед, ярко-оранжевый, замшевый.
– «Борланды»? – Он кивнул на кеды. – Как у барабанщика «Дефтоунс». Где ты такие достала?
– На углу с Невским большой «Адик», – ответила Маша и потянула носок на себя, делая вид, что любуется. На самом деле ее сердце стучало на кончике этого носка, как огонек святого Эльба на мачте корабля в грозу.
– Это сумасшедший стиль. Я думал, у нас их не бывает. Разве что на секондах. Мажорка, что ли? – И он отступил от ее носка.
– Копилку разбила, – бросила Маша в ответ. На самом деле папа на прошлой неделе выдал ей деньги на новые кеды. Но сказать об этом было стыдно. Быть богатым стыдно. И благополучным тоже. Стыдно и скучно. С этими мажорами сразу все ясно. Маше не хотелось, чтобы ему про нее что-то было ясно. Он наклонился. Так близко, что она увидела круглую сережку в мочке его уха и учуяла запах пива и еще чего-то, вроде березового сока. Бесцеремонно обогнул ее и затушил окурок о край урны прямо рядом с ее алевшими в вечернем солнце волосами. А потом отошел к стайке парней. У нее в ушах стучала кровь, казалось, ее тело просвечивает, как пляжная пластиковая сумка сорокалетней тетки, только вместо лосьона и трусов все вокруг видят у нее внутри нелепое намерение потащиться за Шалтаем и вписаться в беседу про гитары и комбики, в которых она ничего не смыслит. Мысль о комбиках навела на воспоминание о колдовских приборах в лаборатории политеха. Удачу, которую ей посулила секретная примета. Она отклеила себя от скамейки и, перебросив копну волос с одного плеча на другое, незаметно пристроилась к кружку, где пускал клубы дыма и разглагольствовал о музыке он.